|
С таким же тихим шелестом он шлепает в ванну, закрывается. Тихо шелестит вода. Ворожцов запирает входную дверь. Идет на кухню. Брат явно устал, надо его покормить, а мама только утром сварила куриный суп. Проходя мимо ванной комнаты, Ворожцов останавливается и прислушивается. В плеске воды ему слышится другой звук. Сначала возникает ощущение, что померещилось, но нет. Первый и последний раз в жизни Ворожцов слышит, как старший брат плачет. Он уверен, хоть и не сталкивался с этим никогда. И от этой уверенности становится не по себе. Кухня. Плита. Кастрюля. Желтые блямбы застывшего жира на поверхности супа. Он черпает из кастрюли и льет в тарелку. Половник, два, три. В отличие от младшего Павел любит вареную курицу и то, что на ней варится мамиными стараниями. Ворожцову вареные куры не нравятся с детства, но он молчит. Стыдно капризничать из-за еды. В пять лет еще куда ни шло, а в пятнадцать — стыдно. Он отправляет Пашкин суп греться. Затихает вода. Щелкает замок. Шелестят шаги. Шелестят, как осень павшими листьями. Павел входит в кухню. Взгляд застывший. Волосы мокрые. Пыли на них уже точно нет, не может быть. Но они почему-то все равно пепельного цвета. И до Ворожцова доходит: Павел поседел. Только седина не благородная, серебристая, как случается у некоторых счастливчиков, а грязно-пепельная. Пищит микроволновка, оповещая о готовности куриного супа. Теплый, можно есть. Не горячий, а сильно теплый, чтоб не обжечься. Именно так любит Павел. Ворожцов только что готов был подать старшему обед, но вместо этого застывает столбом, не в силах пошевелиться. — Что случилось? — спрашивает он. Павел глядит исподлобья. Взгляд его становится злым, темнеет. — Ничего, — говорит Павел мертвым голосом. — Просто я… держал смерть за руку… …Тогда Ворожцов ничего не понял. Хотя после разговоров, рассказов, объяснений все вроде бы было ясно. Ничего подобного! Сейчас он знал, что ничего не понял. Ни тогда с братом, ни после с Сергуней. Потому что осмысление пришло только теперь. Проняло по-настоящему. До мозгов, до сердца, до печенки! Они все еще шли. Правда, не бежали уже. И молчали. И дождь хлестал все так же. Впереди сквозь мутную пелену проступило могучее раздвоенное дерево. Само ли оно так разрослось, или кто-то рубанул по еще молодому? А может, когда-то очень давно в него шарахнула молния? На высоте в полтора метра ствол двоился и расходился в стороны, будто рогатка. В развилку был всажен одной ногой массивный, в несколько метров, жестяной щит. Обратный край щита подпирали заботливо подставленные бревна. Кто и зачем устроил здесь этот тент? Быть может, кто-то и раньше прятался тут от дождя? Ворожцов наткнулся на взгляд Тимура. Тот почти добрался до импровизированной беседки, притормозил, оглянулся, щурясь под хлещущим в лицо дождем. — Что там твоя шарманка поет? Ворожцов сперва даже не понял, о чем речь. Вспомнил про ПДА, затем вспомнил, как выключал его по приказу того же Тимура. Суетливо полез в карман. |
