-  Больного принимай, - буркнул от дверей Ритка-сержант. - Чего вылупилась-то?..

    Вмешательство Ричарда Родионовича лишь ухудшило положение.

    -  Я на улице подожду, - догадливый Фол покатил к стеклянным дверям, но они раскрылись сами. И, отодвинув Ритку, в холл вошел высокий черноусый мужчина лет сорока пяти, одетый в дорогую дубленку, из-под которой снизу торчали полы белого халата.

    -  Идочка! - зарокотал он, привычно крестясь в сторону красного угла на другом конце фойе. - Ну почему в челюстно-лицевом вместо Пимена Печерского-Многоболезненного опять Агапиту Печерскому кадят?! Я же вас просил перезвонить! До каких пор…

    Начальственный рык мигом вернул сестру Идочку на нашу грешную землю.

    -  Генрих Валентинович! - лепечет она, поглядывая то на черноусого, то на Ритку с Фолом (я и Ерпалыч как бы не в счет). - Генрих Валентинович, тут… ой, тут такое!..

    Но великолепный Генрих Валентинович уже видит все, что должен был увидеть.

    К его чести, первым делом он направился к кушетке с Ерпалычем. Проверил пульс, заглянул под веки, расстегнул кожух и приложил ухо к груди старика - после чего повернулся ко мне.

    Фола и Ритку он демонстративно игнорировал.

    -  Ваш родственник? - строго интересуется черноусый.

    -  Нет, - почему-то смущаюсь я. - Так… сосед.

    -  Ясно. Документы на него есть?

    -  Какие документы?! - не выдерживает Ритка. - Вы что, не видите: человек умирает!

    Генрих Валентинович не видит. Ослеп.

    -  Я - старший сержант патрульно-постовой службы! Вот мое удостоверение, и в случае чего я подам на вас рапорт в областные органы! Вы слышите меня?!

    Генрих Валентинович не слышит.

    Оглох.

    -  Я - заместитель главврача, - говорит он мне. - У больного, по всей вероятности, инсульт. Без документов я не могу узнать, какие обряды больной совершал в последние шесть месяцев, но… Идочка, я пройду к себе, а вы оповестите реанимацию. Хорошо? Пусть готовят отдельную палату, капельницу и алтарь в западном крыле.

    Идочка бросается к телефону, а Генрих Валентинович покидает нас. Впрочем, не сразу - проходя мимо красного угла, он вдруг останавливается, словно собака, услышавшая хозяйский окрик, с минуту глядит в стену и наконец уходит, но шаг Генриха Валентиновича уже не столь уверен, как раньше.

    Мы ждем.

    Дежурной бригады, или кто там должен был явиться за стариком, все нет и нет. Я спиной чувствую, как начинает закипать Ритка, сестра Идочка сидит как на иголках - и с облегчением выдыхает воздух, когда возвращается Генрих Валентинович.

    Лицо его строго и спокойно, дубленку он снял и теперь сияет кафельной белизной; он чист и холоден, как зима за окнами - только ноздри породистого носа с горбинкой раздуваются чуть больше обычного, портя общую картину.

    -  Мы не можем госпитализировать больного, - тихо говорит Генрих Валентинович, и голос его чрезмерно спокоен для того, чтобы быть таким на самом деле. - Его надо в неврологию с реанимационным блоком, а там нет свободных мест. И опять же - документы… я не имею права, основываясь только на вашем заявлении… необходимо сообщить, уведомить, а пока…

    Ритка устраивает безобразную сцену. Он кричит, угрожает, топает сапогами и размахивает своими синими «корочками», порывается звонить непонятно куда, но это не важно, потому что в телефонной трубке урчит знакомый нам зверь - а я смотрю на бесстрастного Генриха Валентиновича, который предлагает везти больного в окружную храм-лечебницу, но все машины сейчас в разъезде по вызовам, и посему… я смотрю на бледную Идочку, на вспотевшего Ритку, на Фола - и кентавр понимает меня без слов.