— Как дорога? — спросил Иван Ермолаевич. — Поди, всё лесом?

— И так было.

— Ты один шёл или с людьми? Может, кого сюда привёл?

— Есть попутчик, переписчик книг Савва, — сказал Максим. — Я его на задах подле амбара оставил дожидаться.

Хозяин стал явно недоволен.

— Давай посылку.

— Прикажи парню принести поклажу с коня.

— Неси, Ермолай. А потом сбегай за этим Саввой и приведи сюда, да так, чтобы никто не видел.

Ермолай принёс вьюк, Максим рассупонил завязи, развернул поклажу, взял свой рабочий ножик и стал распарывать мешковину по шву. Ерамотки были завёрнуты в бычьем пузыре, чтобы не промокли. Достал их, отдал хозяину. Тот увидел кузнечные орудия и улыбнулся.

— Ты и взаправду кузнец?

— Кое-что умею, — сказал Максим. — Но до конца не выучился. Хозяин помер, и я достался его брату.

— Так ты холоп?

— Отец себя запродал и нас с матерью.

В избу вошёл Ермолай и вопросительно посмотрел на отца.

— Привёл попутчика?

— У крыльца оставил.

— Добро. Запри его в амбар. А ты, Максим, побудь здесь. Принеси ему, Ермолайка, из поварни что-нибудь поесть. Я скоро вернусь.

Ермолай принёс чашку рыбы, кувшин квасу, ломоть хлеба и удалился. Максим услышал, как он громыхнул засовом двери и усмехнулся. Заточение его не огорчило, рыба оказалась вкусной, хлеб мягким и тёплым, квас шипучим и острым. Он поел и, положив шапку под голову, лёг на лавку. Только закрыл глаза и привиделась Любаша, какой он её запомнил во время последней встречи. Не хотела она уходить от него, словно чувствовала разлуку. Где она сейчас, да и жива ли?

В сенях послышались тяжёлые шаги, дверь в горницу распахнулась. Максим закрыл глаза и прикинулся спящим.

— Вставай, странничек! — сказал Иван Ермолаевич. — Огляди, Степан Ерофеич, гостя.

Максим опустил ноги на пол, поправил рукой волосы на голове. Поднял глаза и натолкнулся на цепкий взгляд незнакомца. Тот смотрел на него так остро, будто крючок ему в самую душу забросил и всё оттуда тянул да вытягивал. Максим смутился и потупился.

— Не бойся, парень, — сказал Андреев. — Этот человек может стать твоим счастьем, если приглянешься ему. Это сам Твёрдышев. Слыхал про него?

— Пока нет.

Степану Ерофеевичу, купцу гостиной сотни, чьё имя было на всей Волге знаменито, такой ответ был в диковинку и посему понравился. Он сел на скамью напротив Максима и спросил:

— Ты как Автонома Евсеева знаешь? Говори всё, как есть.

Услышав в конце исповеди, что Максим пришёл не один, а привёл с собой учёного монаха, Степан Ерофеевич заинтересовался, коротко бросил Андрееву:

— Показывай этого Савву, переписчика!

Монах даром времени не терял и явился заспанный, ряса в клочьях соломы, в бороде паутина. Испуганно глянул на Максима: мол, за что беду ты, парень, накликал на мою седую голову — сначала в амбар кинули, а теперь розыск хотят учинить.

— Ты что, и в самом деле переписчик? — спросил Твёрдышев.

Эти слова враз успокоили Савву, о своем рукомесле ему отвечать было привычно. Он развязал суму, достал из неё «Казанскую историю» и положил на стол.

Твёрдышев взял книгу, перелистал её, прочитал последнюю страницу и сказал.

— Вижу, что ты и впрямь переписчик, таким цены нет. Но что тебя согнало с Москвы?

— Тягостно мне стало, господине, от новых церковных порядков, вот и ушёл, куда глаза глядят.

Твёрдышев ненадолго задумался, затем промолвил:

— Мне такой человек, как ты, нужен.