— Не волен я входить в рассуждения сильных людей, — сказал стряпчий. — Правда, краем уха слышал, что в Синбирске будут ждать мятежников с волжского Низа, посему решено на град поставить Милославского, а также дать ему в подмогу князя Барятинского с двумя полками рейтар.

— Что ж они, вора до Синбирска думают допустить? — удивился Дашков. — А что астраханские воеводы? Разве у них нет мочи уничтожить воровских казаков?

— Того я не ведаю, князь, — сказал стряпчий и потупился. Он был разбит до последней жилки своего тела гоньбой по лесным дорогам, смертельно устал и ждал только одного — упасть на лавку и провалиться в беспамятный и мутный сон. Это увидел и воевода.

— Есипов! — крикнул он. — Проводи вестовщика в осадную избу, пусть отоспится.

Подьячий повёл москвича на отдых, и Твёрдышев с Саввой столкнулись с ним на полпути.

— Как воевода? — спросил купец.

— По крыльцу мечется, — усмехнулся Есипов.

— Что так? Чем князь огорчён?

— Сей стряпчий привёз воеводе в перемётной суме полный воз новостей. На Синбирск воеводой поставлен князь Иван Богданович Милославский.

Известие было для Твёрдышева огорчительным: Дашков давно сидел на воеводстве, и купец научился с ним обходиться. Почти все кабаки в Синбирском уезде и в самом граде были у Твёрдышева в откупе, ему же принадлежали крупные участки рыбных ловлей на Волге, со всего этого хозяйства он получал большие доходы, не забывая при этом полновластного владыку здешних мест, воеводу Дашкова. Брал князь деньги у купца, порой до тысячи рублей, на оплату жалованья служилым людям, потому что Москва часто задерживала выдачу денежного содержания стрельцам и казакам. И сейчас за воеводой имелось шестьсот рублей долгу, поэтому Степан Ерофеевич поспешил к воеводской избе.

Князь Дашков уже успел укротить всколыхнувшееся в нём чувство обиды и начинал подумывать, что утрата воеводства ему может выйти как раз на руку. Скоро на Волге начнётся такая кровавая смута, что лучше от этих мест быть подале, к примеру, в родовой вотчине, куда Дашков не заглядывал уже пять лет, отданных синбирской службе. Пусть Милославский воюет с воровскими казаками и всякой другой сволочью, а я, размышлял князь, хоть и саблю не вынимал из ножен, но достойно служил великому государю на Синбирске: добрый городок Сенгилей поставил, до двухсот дворян наделил поместьями по обе стороны Волги, и за Синбирской крепостью догляд держал, ни пожара, ни мора при мне здесь не было, прясла подправил новыми сосновыми и дубовыми срубами, в пороховом погребе под крышку припасено зелья и свинца в чушках, в амбарах запасены солёная рыба, мука на случай приступа, казакам и стрельцам полностью отдано денежное довольствие.

Эти размышления утешили Ивана Ивановича, и он крикнул, чтобы ему принесли квасу, настоянного на винных ягодах, сладкого и слегка веселящего разум заморским хмелем. Окончательно смыв квасом горечь от худой московской вести, Дашков весёлым взглядом оглядел всё вокруг и увидел, что к нему идёт Твёрдышев с каким-то монахом.

«Рублей двести я с него на прощальный поминок возьму, — мелькнуло в голове князя. — У Твёрдышева мошна тугая, на десятки тысяч».

— Будь здрав, милостивый князь! — промолвил, степенно поклонившись, купец. — Вот являю тебе сего смиренного инока Савву, которого я беру себе переписчиком.

Дашков окинул Савву скорым взглядом и погрозил купцу пальцем.

— Знаю я твои переписи, Степан Ерофеич, — молвил, улыбаясь, он. — Ведь не твои приходы-расходы будет переписывать, это ты в голове держишь. А станет сей мних строчить списки с раскольничьих грамот, коими наводнена уже Русь, из Пустозёрска.