Этот запах, по сравнению с вонью жесткого куска, брошенного ему в темнице, показался Шумри утонченным благоуханием.

— Но скажи мне, — спросил он, утолив голод, — неужели этих миров так много? И я могу до бесконечности ошибаться, все время попадать куда-нибудь, где хоть что-то напоминает мою Немедию?

— Миров много, я уже говорила, — сказала девочка. Ее лицо с полуоткрытым ртом, с тонкими ресницами, затенившими золотые искры в глазах, стадо задумчивым и печально-нездешним, — Никто не может их сосчитать. Столько, сколько шерстинок у Бонго, сколько песчинок на этом холме, сколько мыслей, мелькающих у меня в голове разноцветными картинками…

— Может быть, я быстрее доберусь туда, если поплыву дальше на корабле?

— Конечно, плыви! — обрадовалась девочка. — Я помогу тебе построить корабль. Мы соберем много веток! На берегу есть красивые ветки, извилистые, как рога, и живые, как птицы или ящерицы. Мы сплетем из них корабль, как большое гнездо! Он будет плыть долго-долго…

Шумри отвернулся и уткнулся лицом в вереск. Не подшутила ли над ним Алмена?! Он чувствовал себя игрушкой, живой игрушкой в маленьких прохладных руках, с легкостью пересыпающих из ладони в ладонь не то песок, не то судьбы, не то небесные звездочки…

— Не плачь! И не грызи зубами песок, он невкусный! У меня здорово гудит в голове после каждого из твоих прыжков. Она становится огромной, мне приходится сжимать ее руками, чтобы она не разлетелась в разные стороны! — Девочка смешно надула щеки и сжала за ушами свою голову. — Но так и быть, попробуем еще раз! Все-таки ты плохо ее помнишь, свою родину. Если бы помнил, попал бы с первого раза!

— Я не был там десять лет, — пробормотал Шумри.

— Не так уж это и много! Но мы попробуем еще раз. Не плачь! Пусть только рана твоя немного затянется. А то, если ты захочешь хлопнуть в ладоши, снова пойдет кровь!

Она вскочила и побежала прочь по песку, подскакивая и размахивая руками. Волк весело подключился к ее игре.

Шумри чувствовал слабость и головокружение от потери крови. Он откинулся спиной на пружинящий вереск и рассеянно наблюдал, как резвится девочка. Босые ноги ее семенили по песку мелко и плавно, руки мерно взмахивали, как крылья большой птицы, порой замирая в парении. Она то кружила, то неслась наперерез чему-то невидимому, то вычерчивала пятнышками неглубоких следов широко раскручивающуюся спираль.

У Шумри затекла рука, поддерживающая голову, он лег затылком в песок, и глаза его обратились в небо. Все оно, от горизонта до зенита, было в мельчайших черточках птиц. Но птицы двигались странно, не было хаоса в их мельтешении, казалось, кто-то невидимый ими руководит. Еще раз взглянув на девочку, в затем на небо, он с изумлением понял, что движения птиц точно соответствовали ее движениям. Она словно дирижировала мири адом белых и серых живых комочков, вышивающих по светлой голубизне гигантский движущийся узор.

Круги, спирали, кресты, звезды, буквы неведомого Шумри алфавита сменялись на небе, подчиняясь воле тоненьких рук, босых стремительных пяток, голове с развевающейся русой гривкой. Волк то бежал за ее ногами, то останавливался, задирал морду и следил желтыми глазами за стройным танцем птиц, Из его полуоткрытой пасти с жарким радостным языком раздавалось мелодичное подвывание.

Шумри стало казаться, что и свежий морской бриз то затихает, то разгуливается согласно ритму движений девочки. И волны, с шорохом лижущие песок и мелкую гальку, ровным шумом своим стараются создать музыку для ее танца…

Наконец девочка, устав, подбежала к нему и рухнула на песок рядом. Распахнув огромные глаза, она следила, как птицы, уже без нее, долго и вдохновенно рисуют узоры по бескрайнему голубому пространству.