Жестянщик замер рядом, опасливо озираясь по сторонам, чтобы и близко никто не смог подойти и подслушать, о чем пойдет разговор.

 — Алло! — сказал Забой, заметно волнуясь. — Кто у телефона?

 — Пафнутьев у телефона. Павел Николаевич Пафнутьев.

 — Я по поводу трупа...

 — Это ко мне! Кто убит, кем, когда, за что?

 — Записывайте адрес...

 — Пишу!

 — Улица Новаторов, двадцать девять... Квартира семнадцать... Осадчий его фамилия. Записали? Все.

 Забой повесил трубку, хотя на том конце провода некий Пафнутьев пытался еще что-то спросить, явно затягивая разговор. Но Забой знал — нельзя ввязываться в такие беседы, каждая лишняя секунда может оказаться предательской, выдать местонахождение телефона.

* * *

 Сунув руки в карманы, молча и насупленно бродил Пафнутьев по пустоватой квартире Осадчего и ничего не мог найти интересного для себя, ни за что не мог зацепиться. Квартира была чистая. Пыли, грязи, мусора, кухонных отходов — ничего этого не было. Но, с другой стороны, не было ничего, что создавало бы хоть какой-нибудь уют. Похоже, этот человек, отсидев полтора десятка лет в зонах, тюрьмах и лагерях, сам того не замечая, у себя дома создал такую же обстановку, к которой привык в заключении.

 Худолей, казалось, наслаждался той живописной позой, в которой лежал мертвый Петрович. Распахнутая на груди, пробитая пулями пижама, вытянутые ноги, отброшенные в агонии шлепанцы на полу, тяжелые крупные ладони, подогнутые внутрь. Худолей снимал и снимал этого человека с разных расстояний, под разным освещением, причем старался поймать момент, чтобы в кадре оказался и Пафнутьев.

 — Что скажешь, Худолей? — спросил тот, устав от мельтешения эксперта перед глазами.

 — А что сказать... Свой хлопнул.

 — Почему ты так решил?

 — Все очень просто, Павел Николаевич... Вы и без меня знаете. Дверь открывал сам хозяин. Учитывая его личность, учитывая обстановку в городе, он мог открыть только близкому человеку, кому доверял. Скорее всего, вместе они были в квартире Суровцевых, вместе творили зло, — сказал Худолей, и в голосе его прозвучало осуждение. — На двери нет следов взлома, отжима, ковыряния отмычками... Да и стаканчики мокрые, не успели еще просохнуть, бутылка опять же открытая... В одной еще плещется это священное зелье, а вторая вообще полная...

 — Сколько мокрых стаканов?

 — Три.

 — Значит, не один приходил...

 — Двое были, поддали... А потом пристрелили старика.

 — Зачем? — спросил Пафнутьев.

 — Да ну, Павел Николаевич... Я могу вам назвать сотню причин, вы тоже можете назвать не меньше!

 — Назови хотя бы парочку.

 — Не хотели делиться добычей... Самая что ни на есть обычная причина.

 — Дальше.

 — Думаю, дело в другом... Вы же показали его по телевизору, и фотки разных лет, и обложки уголовных дел, адреса, отпечатки пальцев... Всем стало ясно, что рано или поздно Осадчего возьмут. Не здесь, так на Кипре, на Сахалине...Это уже не имело значения. Осадчий засвечен, его вина установлена, то, что он был в квартире в ту ночь, доказано. Боялись, что заговорит старик. Вот и хлопнули.

 — Я просмотрел его дела... До сих пор он ни разу не заговорил, никого ни разу не назвал.

 — Значит, новая компания сколотилась... Из тех, кто придерживался других убеждений... Нынешние ведь не столь свято блюдут законы зоны.