— Да, похоже, в этой банде не было полного согласия. Один сам себе пулю в лоб пустил, второй с вилами в боку обнаружен, третий застрелен... Не верили они друг другу. У меня такое чувство, что и этот труп не последний... Трупы будут до тех пор, пока в живых останется один.

 — Один может выжить, — согласился Худолей.

 — Не выживет, — твердо сказал Пафнутьев.

 — Почему?

 — Я его знаю. Что отпечатки?

 — На дверных ручках нет отпечатков даже хозяина. Никаких отпечатков нет.

 — На бутылке?

 — Там есть, и неплохие...

 — Стаканы?

 — Вымыты. А вот на бутылке, которая открыта, но не выпита... Целая россыпь.

 — Ты хоть не уничтожил их, когда бутылку-то на радостях щупал?

 Худолей поджал губы, отошел в сторонку, постоял молча у окна и, справившись с обидой, заговорил негромко и даже с некоторой церемонностью:

 — Я, между прочим, Павел Николаевич, вам таких вопросов не задаю. Хотя иногда мог бы.

 — Задай, — усмехнулся Пафнутьев.

 — Не буду. Я не опущусь до упреков и насмешек над любимым руководителем, с которым свела меня судьба, за что я искренне ей благодарен. Да, Павел Николаевич, да.

 — Ладно, виноват... Исправлюсь. Сегодня же.

 — Вот это другой разговор! — ожил Худолей. — В таком случае могу поделиться некоторыми соображениями, которые возникли у меня при тщательном осмотре места преступления. — Остатки обиды все еще тлели в его душе и сразу забыть о них, переключиться на разговор простой и доверительный он не мог.

 — Соображения? У тебя?

 — Да, — кинул Худолей значительно. — В отличие от некоторых, меня соображения все-таки иногда посещают.

 — Иногда? Согласен. Так что там у тебя?

 — А вот что... Передо мной открылась картина разыгравшейся здесь трагедии, во всех подробностях возникла перед моим мысленным взором, во всех подробностях. При том, Павел Николаевич, что видел я все то же, что видели и вы... Но вы заняты стратегией преступления, я же, как обычно, ковыряюсь в частностях, которые...

 — Значит, так. — Пафнутьев посмотрел на часы. — У нас очень мало времени! Не можем же мы посвящать жизнь осмотру этой квартиры!

 — Понял! — Худолей склонил голову, признавая, что он слегка злоупотребил вниманием начальства. — Происходило все примерно так... К хозяину квартиры в гости пожаловали двое друзей. Более молодые, более от него зависимые... Скажем, опекаемые им члены банды.

 — Так, — кивнул Пафнутьев, расположившись в кресле напротив мертвого Петровича точно в такой же позе, в которой пребывал и хозяин квартиры. — Дальше.

 — Все трое прекрасно проводили время до тех пор, пока кто-то им не помешал. Это мог быть телефонный звонок, стук в дверь... И тогда они быстро прекратили трапезу, спешно собрали закуску, убрали со стола, открытую бутылку тоже не стали допивать, и, похоже, хозяин этих двух своих гостей спешно выпроводил, чтобы тот, кто помешал, тот, кто к нему ехал, их не видел. Он не должен был знать о том, что у него были люди.

 — Так, — склонил голову Пафнутьев. — Я могу знать, из чего ты все это заключил?

 — О, для пьющего человека в этом положении нет никаких тайн, дорогой Павел Николаевич.