О, несчастные слепцы! Они не в состоянии понять моего отвращения, моего презрения, ненависти и страха! Они слепы, но виновны, потому что убьют меня, пытаясь принудить к союзу с человеком, от одного вида которого я содрогаюсь.

Боже мой! Неужели недостаточно того, что я должна нести в одиночестве тяжкое бремя незаслуженного страдания? Почему мне не дают остаться наедине с моим одиночеством, полным сожаления о мелькнувшем счастье, с воспоминаниями, столь дорогими и горькими!

Но все же мне позволили жить еще пятнадцать дней, потом я умру, потому что не соглашусь никогда! О нет, повторяю, никогда!

Вот почему я взываю к Вам, о, мой единственный друг, Вы — моя последняя надежда. Я верю Вам. Верю слепо, безотчетно, безоговорочно, и сделаю все, как Вы посоветуете.

Заклинаю Вас, спасите меня! Спасите от этого человека, от моей семьи и от меня самой, потому что я дошла до грани. Я более не выдержу!

Девушка старательно запечатала письмо и, положив его за корсаж, вышла в сад. Сорвав пышную розу, Валентина поставила ее в воду, чтобы сохранить свежесть цветка, и стала терпеливо дожидаться ночи. За ужином она ела рассеянно и бесстрастно слушала хвалы виконту де Монвилю, черпая силы в принятом решении.

После ужина, сославшись на мигрень, обычный предлог для неурочного ухода, она подставила матери и дяде лоб для поцелуя, с грустной улыбкой обняла Рене и вышла. С наступлением ночи Валентина открыла окно, положила на подоконник письмо и поставила на него вазу с розой, чтобы порыв ветра не унес конверт.

С того момента, когда от неизвестного друга было получено предупреждение не покидать Ружмон, грифельная доска оставалась на окне. Валентина подняла ее и прислонила к оконной раме, чтобы привлечь внимание таинственного покровителя к своему посланию. Сердце ее билось от волнения — сильного и необычного, но столь сладкого, что она едва не теряла сознание.

Напрасно она пыталась уснуть. Непреодолимое волнение лишило ее сна и так возбудило нервы, что зрение и слух обострились до предела.

Это состояние, которое появляется обычно во время бессонницы, вызванной небольшой лихорадкой, позволило Валентине незадолго до полуночи уловить едва различимый шорох у окна. Девушка осторожно поднялась с кресла, на которое опустилась в изнеможении, не сумев заснуть в кровати. Сердце ее громко билось. Она подошла к окну и, задыхаясь от волнения, выглянула во двор.

Была темная ночь, но на небе светили звезды. Широко открытые глаза Валентины уже привыкли к темноте, и девушка увидела очертания высокого человека, стоявшего возле дома. Темнота не позволяла разглядеть его. Возле ног неподвижной фигуры двигалась другая тень — подпрыгивающая и подвижная. Видимо, она принадлежала животному средних размеров, скорее всего псу, тершемуся о ноги человека и безудержно ластившегося к нему.

Через некоторое время появился еще один темный, такой же нечеткий силуэт, несший какой-то длинный предмет, в котором девушка узнала лестницу. Вторая тень, передвигаясь с легкостью привидения, направилась к большому навесу, под которым садовник хранил инструменты и где действительно лежали лестницы, служившие в доме для разных надобностей.

Положив предмет на место, оба человека приблизились друг к другу, словно для того, чтобы посовещаться, а собака беззвучно и радостно скакала вокруг них.

Валентина, наблюдая за этим странным, но вполне очевидным, можно даже сказать осязаемым, присутствием незнакомого друга, таинственного гения Ружмона, готова была закричать, сбежать вниз по лестнице, открыть все запоры и броситься к своему спасителю, упорно скрывавшемуся от нее.

Но ее словно парализовало, губы не могли произнести ни звука, ноги отказывались служить.

Да и стоило ли кричать? Зачем? Чтобы поднять тревогу и выдать тайну, хранимую по каким-то неведомым причинам? Может быть, потому что это был вопрос жизни и смерти… Как безумной бежать в сад? Для чего? Чтобы раскрыть секрет, который ей не принадлежал?

Когда Валентина очнулась от оцепенения, обе тени медленно удалялись влево, в сторону хозяйственных строений, и скрылись за кустарником, сливавшимся в непроницаемую темную стену.