|
Я повиновался и быстро сказал: – Я люблю вас, Роксалана. Она топнула ножкой по сверкающему паркету, она полуобернулась ко мне, ее щеки залились румянцем, а губы задрожали от гнева. – Вы скажете наконец то, что хотели сказать, сударь? – спросила она сдавленным голосом. – Говорите и уходите. – Мадемуазель, я уже все сказал, – ответил я с мечтательной улыбкой. – О! – она задохнулась от моей наглости. Она резко повернулась ко мне, ее голубые глаза были наполнены гневом. Когда то я видел эти глаза мечтательными, подернутыми легкой дымкой, но сейчас они были широко раскрыты и с осуждением смотрели на меня. – Вы навязали мне свое присутствие, чтобы еще раз оскорбить меня? Вы решили посмеяться надо мной – женщиной, когда рядом нет ни одного мужчины, который смог бы защитить меня. Стыдно, сударь! Однако ничего другого я от вас и не ожидала. – Мадемуазель, вы страшно несправедливы ко мне… – начал я. – Я как раз очень справедлива к вам, – с жаром ответила она и замолчала, не желая, вероятно, вступать в препирательство со мной. – Enfinnote 70, раз вы сказали все, что хотели, может быть, вы уйдете? – И она указала на дверь. – Мадемуазель, мадемуазель… – искренне взмолился я. – Уходите! – гневно оборвала она, и на мгновение жесткость ее голоса и этот жест напомнил мне виконтессу, – Я больше не желаю слушать вас. – Придется, мадемуазель, – ответил я не менее твердо. – Я не буду слушать вас. Говорите, если хотите. Вас выслушают стены. – И она направилась к двери, но я преградил ей дорогу. Я был крайне любезен: встав на ее пути, я низко поклонился ей. – Только этого не хватало – теперь вы хотите оскорбить меня насилием! – воскликнула она. – Боже упаси! – сказал я. – Тогда дайте мне пройти. – Только после того, как вы выслушаете меня. – Я не желаю вас слушать. Все, что вы можете сказать, не имеет для меня никакого значения. Ах, сударь, если в вас есть хоть капля благородства, если вы не хотите, чтобы я считала вас mauvais sujetnote 71, умоляю вас, уважайте мое горе. Вы сами были свидетелем ареста моего отца. Сейчас неподходящий момент для таких сцен. – Простите! Именно в этот момент вам нужны утешение и поддержка. Их вам может дать только человек, которого вы любите. – Человек, которого я люблю? – повторила она, и румянец сошел с ее щек. На мгновение она опустила глаза, затем вновь посмотрела на меня, и ее бездонные голубые глаза ослепили меня своим сверканием. – Я думаю, сударь, – процедила она сквозь зубы, – что ваша наглость переходит всякие границы. – Вы отрицаете это? – вскричал я. – Вы отрицаете, что любите меня. Если вы можете отрицать это… ну что ж, значит, три дня назад в Тулузе вы лгали мне! Это задело ее – задело до такой степени, что она забыла о своем решении не слушать меня и не опускаться до пререканий со мной. – В минуту слабости, когда я не ведала, что вы собой представляете на самом деле, я действительно сделала такое признание, я действительно испытывала к вам такие чувства, но теперь мне стали известны некоторые вещи, благодаря которым я поняла, что вы не тот человек, за которого я вас принимала; то, что я узнала, убило мою любовь, о которой я тогда говорила. Теперь, сударь, вы удовлетворены и, может быть, позволите мне пройти? – Последние слова она сказала прежним повелительным тоном, разозлившись на себя за то, что опустилась до подобных объяснений. |
