|
А его высокоблагородие уже не тот гвоздь. Спим, станишные. Завтра небось нашего брата опять в горы погонят... Но на этот раз погнали не их: полковник Хвощинский решил дать казакам отдых и вывел две сотни из крепости, расположив их на постое у Зангезурских высот, чтобы оградить город с запада, куда, петляя и залезая в горы, бежала дорога через Каракилис и Алашкерт, до самого Эрзерума. Началась жизнь палаточная - вольная. Однако если в дежурстве, то закон: после водопоя кони оседланы, мундштуки надеты, людям спать в амуниции, ружья держать в козлах. Казакам прислали из степных заводов молодых лошадей - "неуков", очень злых и норовистых. Уманские сотни сторожили от набегов баранты овец и верблюдов, неустанным гарцеванием и джигитовкой втравливали "неуков" в подседельную жизнь. И вскоре в бахвальстве носились сорвиголовы через плетни и ямы, запрыгивали ногами в седла, с хохотом брали товарища в стремя, который на полном аллюре наливал чихиря из фляги в чепурку и давал выпить наезднику. Карабанов поначалу боялся за казаков, потом - ничего, привык. - Только шеи себе не сверните, ухари, - просил поручик (сам же он, признавая лишь высшую школу верховой езды, от лихой джигитовки удерживался, чтобы не осрамиться). Жизнь на высотах Зангезура была и сытнее, чем в крепости, да и Дениска Ожогин еще приворовывал для приварка. Гуртоправы - люди степные, глаз у них зоркий, как у орла-беркута. По вечерам загоняют баранту в глубокую падь, старый гуртовщик окинет стадо одним взором и сразу скажет: - Нема одной овцы! Станут считать - все налицо. Назавтра снова выйдет старый гуртоправ, зорко оглядит стадо и снова: - Нема одной!.. Пересчитают - опять все. Дениска сам однажды, будучи под хмелем, покаялся Карабанову: - Ваше благородие, это же не воровство. Рази же мы украдем?.. Он, бес этот, даром что старый, а по глазам овец считает. Я-то, не будь дурак, одной овце, которая понаваристее, еще загодя камень на шею вяжу. Овца глаз-то на гуртовщика не подымет, он и орет тогда, что нету. А она тут, ваше благородие, в стаде. Ну, а когда уже привыкнут, что "нема одной", тут ее и кидай в котел: она уже лишняя!.. - Ну, Дениска, - не раз грозил ему Ватнин нагайкой, - быть тебе, о. - ...в урядниках! - весело подхватывал Ожогин. - В урядниках, то верно, - хмуро соглашался Ватнин. - Только в драных урядниках! Нагайку-то вот видишь?.. И, поворачивая над кострами ружейные шомпола, на которых жарились, истекая жиром, куски свежей баранины, уманцы, говорили: - А што, братцы? Кажись, не по-собачьи живем: людьми стали... Штоквиц с головой зарылся в свежие хрустящие газеты, пришедшие из Игдыра. Читая, он вздыхал, крепко и подолгу чесался. - Что вы переживаете, господин капитан? - Да тут, понимаете ли, иногда прелюбопытные вещи встречаются. Впрочем, и вранья тоже хватает... Солдат был сух и легок, будто его изнутри выжгло. Солдат еще николаевский - такие редко сгибались. Сразу пополам сломается - и можно в гроб класть. Отшагав свое под барабаном, вернулся солдат в свое Заурядье или Калиновку (это безразлично) и остаток жизни цепко, к себе безжалостно, давай деньги копить. Вот и старость тихая под истлевшим мундиром, затуманились от времени кресты и медали. Солдат трубочки не выкурит, шкалика не опрокинет - все копит, жила бессмертная! По грошику да по копеечке, иногда и побираться пойдет - копит и копит. |
