|
Сняв фуражки, приготовились слушать. - Господа, - сказал Хвощинский печально, - обстановка усложняется и, во избежание нареканий на мою седую голову, если меня уже не станет, хочу сразу же поставить вас в известность сотносительно наступающих событий... Недавно через лазутчиков я установил, что турки собираются в районе Ала-Дага, готовясь к нападению на Баязет, о чем и донес в Тифлис своевременно. Вчера, господа, мне передано за верное, что близ Вана началось скопление конницы, тоже грозящей Баязету нападением, о чем я также доложил в ставку наместника, его высочества великого князя Михаила Николаевича. Полковник подождал немного, рукой сильно и энергично, будто стряхивая усталость, потер глубокие морщины на лбу. - К сожалению, господа, - продолжил он, - на все эти мои донесения ответа я до сих пор не удостоился. Сие мне уже знакомо: гром не грянет - мужик не перекрестится... Сейчас же я, господа, на свой страх и риск решил послать на границу с Персией отряд конной милиции Исмаил-хана, чтобы вам, казаки, - он слегка поклонился в сторону Ватнина и Карабанова, - дать заслуженный отдых. Итак, - закончил он, - не судите меня, старика. Я, со своей стороны, сделал для обороны крепости все!.. Накануне выхода на рекогносцировку Исмаил-хан исполнил сложный обряд согласно заповедям шариата: выщипал на своем теле волосы, обрезал ногти и, завязав все эти отходы в узелок, велел денщику утопить узелок в реке. Выход рекогносцировочного отряда был назначен в канун "Джума-гюню", под пятницу - самый счастливый день для всех начинаний мусульманина; уступив Исмаил-хану в этом, Хвошинский разрешил милиции отправиться в путь ночью, чтобы Исмаил-хан не мог встретить женщины, приносящей несчастье. Офицеры провожали отряд. Выехав перед строем на своем нервном Карабахе, Исмаил-хан Нахичеванский спросил милиционеров: - Ружья и пистолеты заряжены? - Гай, гай, давно заряжены! - вразброд отвечали разноликие воины в нагольных полушубках и лохматых папахах. - Чужой попадется - убить надо! - Балла, валла, убьем, убьем!.. И они ускакали. На другой же день в Баязет въехал незнакомый чиновник и остановился в караван-сарае. Таясь от Хвощинского, он проделал беглый осмотр всего, что можно было выглядеть в крепости. Как видно, донесениям Никиты Семеновича в Тифлисе придавали мало веры и генералы решили подослать своего соглядатая. Карабанов встретился с ним на майдане; это был молодой человек в добротном сюртуке (почему-то почтового ведомства), вертлявый и пухлый. Прицениваясь к шкуркам каракуля, он спросил поручика: - Говорят, ваш Хвощинский не любит своих войск, не понимает русского солдатика? - Кто это говорит? - Ну, как же! Он ведь не делает им смотров, церемонию плац-парада всегда комкает... - А-а, вот вы о чем! - не растерялся Андрей. - Надо признать, чтор я тоже недолюбливаю за это Хвощинского. А вот когда я служил в лейб-гвардии кавалергардском полку, его величество государь император через день гонял нас по корду, и все мы его обожали!.. Чиновник испуганно посмотрел на Карабанова, как на человека ненормального или же злонамеренного, которого в любом случае следует остерегаться, и торопливо пошел восвояси. И когда он шел, полушария его пухлого зада прыгали из стороны в сторону, как у гулящей девки. - Тьфу ты, гадость! - отплюнулся Карабанов. Хвощинский позвал к себе есаула Ватнина. - Назар Минаевич, голубчик, - попросил его полковник, - у меня к тебе просьба: выбрось этого паршивца из гарнизона. |
