|
На эфтих носилочках Есаул лежит, В крови плавает. Его добрый конь В головах стоит, Слезно плачется... От мелькания ложек у Карабанова рябило в глазах. Потом свистнули казаки и, тряхнув нечесаными бородами, подхватили разом - всем лагерем, всем Зангезуром: Вставай, брат хозяин, Ай с турецкой земли Все наши товарищи, Все домой пошли, А ты, брат, один Во турецкой земле лежишь. Вставай, брат хозяин, Садись на меня... Ватнин схватил Андрея в охапку, целовал в самые губы, как бабу, и слезы текли по его пыльной бороде: - Милый ты, - кричал он, - не пропадем... Коли турка встренется, руби их в песи, круши в хузары! Все там будут... Дениска, жги!.. Но Дениску как ветром сдуло с горы. Похватав свои ложки и забыв про угощение, утекнули и остальные. Край палатки откинулся - вошел Хвощинский: - День добрый, господа. Все вскочили, наспех застегивая мундиры, у Ватнина выползла рубаха из штанов, он так и застыл; Карабанов делал глазами знаки денщику, чтобы запихнул подальше бутылки. Некрасов не растерялся: - Просим к столу, Никита Семенович. Хвощинский отставил в сторону палку, с которой в последнее время не расставался, присел к столу и, расстегнув пуговицы мундира, отбросил его в сторону. Потом, морщась от болевших мозолей, снял сапоги и выбросил их совсем из палатки. - Пусть проветрятся, - деловито пояснил он, - а то жарко... И вы садитесь, господа. Если угостите старика винцом, буду рад. Ватнин так улыбнулся от радости, что борода у него стала шире ровно в два раза. - Это мы завсегда, - сказал он, - хошь среди ночи разбуди нас... Кунаев, дай-ка сюды, неча вино под рубаху совать. Это тебе не крест святой, а слеза наша казацкая!.. - Полную? - спросил Некрасов, наполняя мису полковнику, которую татарин наскоро вытер подолом рубахи. - Лейте полную, - разрешил Хвощинский с грустью, - сегодня грешно не выпить. Вино разлили. Барана до прихода полковника успели съесть еще только половину. - Ну, - сказал Хвощинский, - а теперь, господа, могу поздравить вас с новым начальником... Его высочество наместник Кавказа прислал на мой пост полковника Адама Платоновича Пацевича, - прошу, как говорится, любить и жаловать. Мне, видать, не доверяют. В Тифлисе любят реляции о победах, но им докучают мои тревожные донесения. Ну, что ж... Однако если меня не станет среди вас, господа, не забывайте, прошу, что в Баязет вы вступили под моим командованием... Полковник поднес вино к губам, но рука у него вдруг дрогнула, и одинокая ямутная слеза медленно сползла по дряблой старческой щеке... В этот момент Карабанов простил ему Аглаю. 10 Адам Платонович Пацевич, по собственному его признанию, так торопился попасть в Баязет, что по дороге трижды загорались оси колес в его повозке. Под вечер он прибыл в крепость, остановясь на ночлег в караван-сарае, а на следующий день началось: - Покрасить зарядные ящики. |
