— Не повезло ему, — подхватывает барабан­щик, постукивая палочками по ободу одного из барабанов.

— Вот так просто? — спрашивает Риса. — При­шли и забрали.

— Дело есть дело, — говорит вокалист. — Они бы потеряли кучу денег, если бы он или кто-ни­будь еще из нас стал совершеннолетним. При­шлось бы его отпустить.

— У меня есть план, ребята, — говорит Дол­тон, подмигивая остальным музыкантам, кото­рым, очевидно, уже приходилось слышать о его затее. — Когда до восемнадцатилетия оста­нется совсем немного и они захотят пустить меня под нож, я возьму и спрыгну с крыши.

— Ты хочешь умереть?

— Надеюсь, я не умру, здесь всего два этажа, но разобьюсь порядочно, и им придется ждать, пока я поправлюсь. Но когда меня вы­лечат, мне уже будет восемнадцать и можно будет спокойно послать их всех к черту! — объясняет Долтон, хлопая пятерней по под­ставленной ладони барабанщика. Риса смот­рит на него, не зная, шутит он или говорит се­рьезно.

— Лично я, — говорит вокалист, — надеюсь лишь на то, что возраст, после которого отда­вать на разборку уже нельзя по закону, снизят с восемнадцати до семнадцати лет. Если это про­изойдет, я пойду ко всем этим наблюдателям, специалистам, ублюдкам-докторам и прочим и плюну каждому в рожу, персонально. И они ни­чего со мной не смогут сделать, я просто возь­му и выйду за ворота и уберусь отсюда куда по­дальше — на своих двоих, заметьте.

Гитарист, так и не сказавший ни единого слова за все утро, берет в руки инструмент.

— Эта песня посвящается Джеку, — говорит он, наигрывая вступление к классической до­военной рок-балладе «Не бойся потрошителя». Остальные музыканты присоединяются к нему, играя проникновенно, как никогда, и Риса иг­рает вместе со всеми, стараясь не смотреть на красную ковровую дорожку.

56. Коннор

Каждая спальня разделена на два блока. В одном блоке тридцать ребят — три десятка кроватей стоят рядами в продолговатой комнате с высо­ким потолком и окнами из небьющегося стекла, сквозь которые льется солнечный свет, прида­вая помещению обманчиво веселый вид. Соби­раясь отправиться на обед, Коннор замечает, что на двух кроватях в его блоке нет постельно­го белья, да и спавших на них ребят нигде не видно. Все конечно же заметили их отсутствие, но вслух никто об этом не говорит, кроме одно­го парня, решившего занять одну из коек, так как в его матрасе торчат сломанные пружины.

— Пусть на матрасе с торчащими пружинами спит новичок, — говорит он, — я хочу хотя бы неделю спокойно отдохнуть. Кто знает, может, она последняя?

Коннор не может припомнить ни имен ис­чезнувших ребят, ни их лиц, и это пугает его.

Весь день ему кажется, что на плечах он тащит тяжелую ношу — другие думают, что он может каким-то образом их спасти, хотя он знает, что не может помочь даже себе самому. Кроме то­го, весь персонал лагеря ждет, пока он совер­шит ошибку. Небольшое облегчение он испы­тывает только от того, что Риса в безопаснос­ти, по крайней мере, пока.

Он видел ее после завтрака, когда остано­вился у Лавки, чтобы посмотреть на музыкан­тов. Коннор уже несколько дней пытался най­ти ее, и все это время она была практически у него под носом, играла на рояле, стоящем на крыше. Она рассказывала ему о своей музы­кальной карьере, но он не придавал этому должного значения. Риса такая чудесная, и Коннор жалеет, что не нашел времени рас­спросить ее о том, чем она занималась до побе­га из автобуса. Она заметила его утром и улыб­нулась — а это она делает редко. Но улыбка бы­стро сошла с ее лица, сменившись удрученным выражением, отражающим истинное положе­ние вещей.