— Во втором зале у меня имеются великолеп­ные старинные игрушки, — говорит Соня, бросая на пожилого господина осторожный взгляд. — Прошу вас, пройдите туда, я скоро к вам присоединюсь и все покажу. И бога ради, — добавляет она уже шепотом, обращаясь к Ри­се, — накорми этого несчастного ребенка!

Вход во второй зал скрывается за дверью, задрапированной чем-то вроде старинной ду­шевой занавески. Если в первом зале еще как-то можно перемещаться, то во втором вещей столько, что пройти практически невозмож­но. Чего там только нет: сломанные рамы для картин, ржавые птичьи клетки и прочее барахло, не признанное хозяйкой пригод­ным для продажи. Мусор, не попавший на помойку.

— Думаешь, старушка нам поможет? — спра­шивает Коннор. — Да она, похоже, и со своими делами справиться не в состоянии!

— Ханна сказала, что поможет. Я ей верю.

— Как ты, человек, выросший в интернате, еще можешь доверять людям?

Риса сердито смотрит на Коннора и протя­гивает ему ребенка.

— Подержи-ка, — говори она, осторожно пе­редавая заливающегося малыша из рук в руки. Впервые после появления ребенка она довери­ла его Коннору. Взяв девочку, он обнаруживает, что она гораздо легче, чем ему казалось. Стран­но, такое требовательное и громогласное суще­ство — и почти ничего не весит. Малышка про­должает плакать, но уже не так громко, — види­мо, силы на исходе.

Теперь их с ребенком ничего не связывает. Рано утром его можно снова подкинуть кому-нибудь... Подумав об этом, Коннор ежится, ему неприятно. Казалось бы, они ничего не обяза­ны делать для малышки. Она оказалась у них по его глупости, но они не ее родители. Конно­ру рано иметь детей, но мысль о том, что ре­бенка нужно отдать людям, которым малышка нужна еще меньше, чем ему, приводит его в бе­шенство. Усталость и грусть смешиваются и превращаются в ярость. Когда такое случалось с Коннором дома, он всегда попадал в неприятности: переставал адекватно воспринимать окружающих, бросался на людей, дрался, обзывал учителей нехорошими словами или на­рочно выезжал на скейтборде на оживленный перекресток.

— Что тебя так заводит? — спросил его однаж­ды отец, рассерженный очередной выходкой.

— Не знаю, — бросил в ответ Коннор, — мо­жет, меня пора на разборку отдать.

В то время шутка казалась ему смешной.

Риса открывает холодильник, в котором, как и в комнате, яблоку негде упасть. Достав па­кет молока, она находит миску и ставит на край стола. Коннор с интересом наблюдает, как Ри­са осторожно, чтобы не расплескать, наливает молоко в миску.

— Это же не кошка, — говорит он, — лакать не будет.

— Я знаю, что делаю, — отзывается Риса.

Пошарив по ящикам стола, девочка нахо­дит чистую ложку, забирает у мальчика малышку и присаживается на стул. Ребенка Риса держит куда искуснее, чем Коннор. Погрузив ложку в миску, она набирает в нее молоко, подносит к лицу ребенка и опрокидывает в открытый ротик. Девочка, подавившись, ка­шляет, но Риса быстро кладет ей в рот указа­тельный палец, и малышка начинает сосать его с удовлетворенным видом. Через несколь­ко секунд Риса сгибает палец, не вынимая его, зачерпывает ложкой новую порцию мо­лока и снова выливает в ротик. На этот раз все проходит отлично — девочка, причмоки­вая, сосет палец и глотает молоко.

— Ух ты, круто, — говорит Коннор с восхище­нием.

— Мне приходилось дежурить в детском от­делении интерната. Там меня кое-чему научи­ли. Будем надеяться, что гиполактазии у нее нет.

Девочка успокаивается, и у Коннора с Рисой появляется возможность немного расслабиться. Все, что случилось за день, неожидан­но наваливается на них, и оба чувствуют себя вымотанными. Коннору кажется, что веки на­лились свинцом, но позволить себе уснуть он не может: они все еще в опасности.