Он любил писать. Слова, положенные на бумагу, получали какое-то торжественное звучание, будто приближаясь к Богу. Ведь вначале было слово. Да и помогало ему это искусство. На фронте полгода писарем провел, пока не вышибли за всякие его хитрости. Благодаря этому, может, и жив остался, поскольку бои тогда шли жаркие и многих окопников немец накрошил.

В новой амбарной книге своим аккуратным каллиграфическим почерком он вывел: «Номер один. Станция Тихорецкая».

Отныне в этой книге Бекетов коротенько отмечал: где, когда и кого убил, что взял. Зачем он это делал – и сам не мог понять. Но, положенные на листы, его подвиги будто добавляли ему гордости за себя. Ощущал, что не просто махал «микстурой» направо и налево, а творил некое значимое событие.

И все последующие годы после каждого дела обязательно находил время и вносил новую строчку в амбарную книгу.

Убивал и записывал. Записывал и убивал.

Начав разбойничать, Бекетов забыл, что такое голод. Жизнь у него стала сразу налаживаться. Будто высшая сила предыдущими испытаниями подводила его именно к этой стезе.

Некоторое время он снимал угол у Зинаиды – той самой вдовы в селе Нижнее Займище под Армавиром. Место его устраивало. Армавир – город немаленький, шумный, много приезжих и разного мутного народа. И стоит на пересечении дорог, что для делишек разбойных очень даже подходит.

Однажды между Бекетовым и вдовой произошло то, что часто происходит между одинокими мужчинами и женщинами. После чего Зинаида спросила:

– А как мы дальше будем? Во грехе?

– Во грехе. – Бекетов задумчиво посмотрел на женщину: – Нет ныне на нашей земле греха! Все можно!

И в тот же день съехал от нее. Сажать кого-то на свою далеко не богатырскую шею он не намеревался.

После этого он вновь обосновался под Воронежем в деревне Свиридово у своего родственника-пьяницы Бориса. Но теперь пришел к нему не нахлебником, а кормильцем. Оттуда быстро приспособился выезжать на кровавый промысел. Возвращался с вещами, а порой и с деньгами.

Борис как-то с пьяных глаз осведомился:

– Варначишь небось?

– Варначу, – легко согласился Бекетов. – За счет этого и живем мы с тобой, Бориска.

– Ну, за счет чего-то жить надо, – рассудительно произнес пьяница.

– Помощника мне не хватает, – закинул удочку Бекетов. – Само дело оно не мудреное. Но только рук вечно недостаточно.

– А давай, – лихо махнул рукой Борис.

Был он всегда парнем физически сильным и силу свою еще не всю пропил. С ним за спиной Бекетов ощутил себя куда увереннее. Теперь выбор жертв расширялся.

Вскоре они убили удачно подвернувшегося на полустанке крестьянина со скарбом. А через месяц еще двоих, прибывших искать счастья в Воронежскую губернию.

После этих подвигов Борис однажды нашел-таки время и окончательно протрезвел. Угрюмый и молчаливый, он не брал в рот спиртного целых три дня. А дальше запил еще сильнее.

Не отличавшийся богобоязненностью, он вдруг стал бить поклоны перед иконой в красном углу избы. И в голос каяться за душегубство. Бекетов пытался призвать его к разуму. Но тот лишь матерно ругался и называл родственника то бесовым отродьем, то нечистой силой.

– Ты, веревочный черт, меня людей заставил убивать! – однажды, поднявшись с колен перед иконой, завопил Борис и схватил родственника за грудки.

– Ну, так на наше же благо, Бориска. Для хозяйства. Да ты и сам просился, – убеждал Бекетов, проклиная себя, что втянул его в эти дела. Все же пьянице нет доверия. А вдруг сболтнет кому что-нибудь с нетрезвых глаз? И тогда – все, конец всем делам, здравствуй, советское правосудие.