У него самого отношения с Богом были сложные и какие-то неустойчивые. А порой просто конъюнктурные. То на него накатывал душащий ужас, и он бил поклоны, умоляя о прощении грешной души, ставил свечи в церкви. То ругал Господа за все свои неурядицы. Иногда проклинал. Презирал. А порой вообще не признавал, решив для себя, что коммунисты правы и никакого Бога на самом деле нет, а значит, некому и приглядывать за грешниками. Да и такого понятия, как грех, нет. Но все же чаще он признавал его существование. И еще полагал, что Бог его любит. А тех, кого душегуб убивал, – не любит. Иначе почему Гордей Бекетов жив, а они мертвы?

Бекетов еще раз перекрестился на купол. И они отправились к станции, чтобы успеть на ближайший поезд. Но дальше их ждали неожиданные приключения с далеко идущими последствиями.

Отошли они от церкви недалеко. И около торговой площади застали расправу. Человек пять жестоко, ногами, кольями, колошматили пытающегося подняться и изрыгающего матерные проклятья бородатого мужика. От ударов кольев по его залитому кровью зипуну звуки были такие, будто во дворе выбивали ковер. По азарту, с которым происходило сие непотребное действо, было видно, что человека не просто бьют, а хотят убить.

– О как разошлись! – одобрительно воскликнул Кугель.

Бекетов присмотрелся:

– Да я ж его знаю! Это Клим. Скорняк с Армавира!

– Будет на Руси одним скорняком меньше. Ничего. Их и так хватает. – Кугель дернул сообщника за рукав: – Пошли. Нечего тут тереться и внимание привлекать.

– Подожди. Мужик он здоровый. И не шибко умный. Глядишь, и приспособим к делу. Отобьем?

– Ха, – усмехнулся Кугель, критически посмотрел на напарника. Потом, задумчиво наблюдая, как несчастного скорняка толпа, матерясь и в чем-то обвиняя, упорно охаживает сапогами, махнул рукой: – Эх, говорили мне в гимназии – не вылезай и не мельтеши. И все зря.

Он деловитой походкой направился к толпе. Вытащил какую-то квитанцию и веским командным голосом, который приобрел в свою армейскую бытность, заорал:

– Разойтись, граждане! Не нарушать порядок! Милиция!

Никто не отреагировал. Только один станичник крикнул:

– О, дружки пожаловали!

Тогда Кугель вытащил револьвер. И шмальнул вверх.

– Стоять всем! Милиция! Вы задержаны!

Волшебное слово «задержаны» возымело действие. Все ринулись наутек.

Жертву уличного насилия подняли. Отряхнули с него пыль и снег.

Выглядел скорняк страшно. Невысокий, но какой-то квадратный, с мощными большими ладонями, широким лицом, он был весь залит кровью. Казалось, живого места на нем не осталось. Но на самом деле особо серьезных повреждений его могучему телу не причинили.

– Пошли, мы тебя проводим, – предложил Кугель.

Скорняк опасливо посмотрел на него. Еще более опасливо огляделся вокруг. Из-за частокола на них пялились жадные злые глаза. И поспешно затараторил:

– Пошли, барин. Благодарствую.

По дороге, все время поскальзываясь на льду, которым был покрыт путь, он спросил:

– Вы че, и правда милиция?

– Обидеть своих спасителей норовишь? – хмыкнул Кугель. – Нет, мы с другой стороны.

– Глаза протри, Климушка! – добавил Бекетов. – Мы же с тобой у Егорыча неделю как ручкались.

Узнавание мелькнуло в глазах скорняка. Он успокоился и заметно повеселел. Теперь смотрел на сопровождающих с благодарностью и уважением. Уважение вызывали, правда, не столько они сами, сколько револьвер и готовность пустить его в ход. Эти люди могут убить – а это одно из немногих, что вызывало у него почтение.