|
Андрей Антонович со страданием посмотрел на вошедшего Блюма. - Я прошу тебя, Блюм, оставить меня в покое, - начал он тревожною скороговоркой, очевидно желая отклонить возобновление давешнего разговора, прерванного приходом Петра Степановича. - И однако ж это может быть устроено деликатнейше, совершенно негласно; вы же имеете все полномочия, - почтительно, но упорно настаивал на чем-то Блюм, сгорбив спину и придвигаясь всЈ ближе и ближе мелкими шагами к Андрею Антоновичу. - Блюм, ты до такой степени предан мне и услужлив, что я всякий раз смотрю на тебя вне себя от страха. - Вы всегда говорите острые вещи и в удовольствии от сказанного засыпаете спокойно, но тем самым себе повреждаете. - Блюм, я сейчас убедился, что это вовсе не то, вовсе не то. - Не из слов ли этого фальшивого, порочного молодого человека, которого вы сами подозреваете? Он вас победил льстивыми похвалами вашему таланту в литературе. - Блюм, ты не смыслишь ничего; твой проект нелепость, говорю тебе. Мы не найдем ничего, а крик подымется страшный, затем смех, а затем Юлия Михайловна... - Мы несомненно найдем всЈ, чего ищем, - твердо шагнул к нему Блюм, приставляя к сердцу правую руку; - мы сделаем осмотр внезапно, рано поутру, соблюдая всю деликатность к лицу и всю предписанную строгость форм закона. Молодые люди, Лямшин и Телятников, слишком уверяют, что мы найдем всЈ желаемое. Они посещали там многократно. К господину Верховенскому никто внимательно не расположен. Генеральша Ставрогина явно отказала ему в своих благодеяниях, и всякий честный человек, если только есть таковой в этом грубом городе, убежден, что там всегда укрывался источник безверия и социального учения. У него хранятся все запрещенные книги, "Думы" Рылеева, все сочинения Герцена... Я на всякий случай имею приблизительный каталог... - О боже, эти книги есть у всякого; как ты прост, мой бедный Блюм! - И многие прокламации, - продолжал Блюм, не слушая замечаний. - Мы кончим тем, что непременно нападем на след настоящих здешних прокламаций. Этот молодой Верховенский мне весьма и весьма подозрителен. - Но ты смешиваешь отца с сыном. Они не в ладах; сын смеется над отцом явно. - Это одна только маска. - Блюм, ты поклялся меня замучить! Подумай, он лицо всЈ-таки здесь заметное. Он был профессором, он человек известный, он раскричится, и тотчас же пойдут насмешки по городу, ну и всЈ манкируем... и подумай, что будет с Юлией Михайловной! Блюм лез вперед и не слушал. - Он был лишь доцентом, всего лишь доцентом, и по чину всего только коллежский асессор при отставке, - ударял он себя рукой в грудь, - знаков отличия не имеет, уволен из службы по подозрению в замыслах против правительства. |
