— Он и не играет! — проворчал мой брат.

— Почему же? — ехидно спросил Уилл Кемп.

— Тише! — вмешался Алан Раст, и этот диктаторский королевский голос успокоил весь зал. Он смотрел, как мой брат осторожно кладет пьесы на стол. — У кого были пьесы? — спросил меня Раст.

— У сэра Годфри, — ответил я.

— Куда это положить? — выкрикнул голос со сцены, и я увидел, что слуга принёс рулоны зелёной ткани.

Сильвия стояла позади него, тоже с ношей в руках.

— Куда угодно, — нетерпеливо ответил Алан Раст, — просто брось их! — Он обернулся ко мне. — Пьесы были у сэра Годфри?

— Он организует звериные представления для нового театра, — объяснил я.

— О боже, — пробормотал брат, — ну конечно же!

— И он спрятал Саймона Уиллоби во дворе Мусорщика, — добавил я.

— Это там держат собак? — с ужасом спросил Джон Хемингс.

— Там держат собак, — сказал я, — бойцовых петухов и огромного медведя.

— Так что случилось? — спросил Хемингс.

Мы актёры и любим зрителей. Порой, когда спектакль не удался, о зрителях легко думать как о врагах, но на самом деле они часть спектакля, потому что публика меняет нашу игру. Можно репетировать пьесу неделями, как это было со «Сном в летнюю ночь», но как только театр наполняется людьми, пьеса меняется. В ней, естественно, появляется новое напряжение, но также и энергия. Часто на репетиции мы играем всю пьесу в «Театре» вообще без публики, и получается уныло и тоскливо, пьеса утрачивает новизну из-за большого количества репетиций, а на следующий день при двух тысячах с изумлением взирающих на сцену зрителях пьеса вдруг оживает. Сейчас у меня были свои зрители, хотя я притворился, что не замечаю присутствия Сильвии.

Слуга схватил её за локоть, явно желая увести, но она осталась, и слуга остался с ней, и они оба сейчас слушали, как я описываю вторжение во двор Мусорщика. Джон Хемингс, благослови его Бог, скормил мне недостающие реплики.

— Разве ты не беспокоился по поводу собак? — спросил он.

— Я испугался, — признал я, — поэтому взял вот это, — я вытащил из холщовой сумки кинжал. — Решил, что мне, возможно, придётся убить пару человек, прежде чем я доберусь к двери сарая.

Это было неправдой. Мастифы искромсали бы меня в фарш задолго до того, как я поцарапал хотя бы одного из них. Я считал, что если собаки на воле, мне хватит времени добраться до сарая, прежде чем они меня настигнут, а потом я выберусь, отвлекая их мясом из кладовой. Мне повезло, что всё сложилось, как сложилось. 

— Но мне повезло, — сказал я Джону.

— Повезло? Как?

— К ним приехал человек графа Лечлейда.

— Ты знаешь, что это был человек графа? — внезапно спросил брат.

— Я узнал его, — сказал я, — и подслушал их разговор. — Я положил кинжал обратно в сумку. — Его лошадь стояла во дворе, так что все собаки были заперты.

— Тебе повезло, — пылко сказал Джон.

— Продолжай! — потребовал мой брат.

— Я прошмыгнул внутрь, — сказал я, — и собаки начали выть, но я спрятался, пока их утихомиривал Сэм Соломенное брюхо. Потом я подошёл к двери в дом и услышал их разговор. Саймон Уиллоби, — я посмотрел на Джона Хемингса, — должен был переписать пьесы, но ему выдали плохие перья.

— Ха! — отреагировал мой брат.

— Когда Сэм и его жена провожали де Валля до лошади...

— Де Валля? — переспросил брат.

— Это управляющий графа, — объяснил я. — Они оставили Саймона в доме, тогда я вошёл внутрь и ударил его, пока он не успел позвать на помощь.