— Господи Иисусе, — произнёс Фил, — это провал.

Я слушал пьесу с галереи музыкантов — не лучшее место для суфлёра. Когда я расположился под сценой, никто меня не слышал и приходилось кричать, поэтому я оказался на галерее вместе с Филом и его музыкантами. Иногда я смотрел через балюстраду, наблюдая за актерами внизу. Мой брат надел  расширяющуюся к залысинам на лбу плешь, и казалось, будто злобный парикмахер выбрил на макушке контуры песочных часов. Брат, как и все актёры, пропускал реплики, ускоряя спектакль, потому что публика вела себя беспокойно. Многие зевали, а некоторые спали всю пьесу. Возможно, это простительно, потому что только что закончился щедрый праздник. Чтобы прогнать зимний холод, в большом зале полыхал огонь в камине, достойный преисподней, в нём ярко догорали остатки святочного полена и нескольких корзин дров. Слуги бегали туда-сюда, подавая глинтвейн тем, кто ещё не уснул. Вино и тепло — враги актёров. Я наблюдал за Сильвией, которая, уворачиваясь от аристократических рук, наливала вино, а в свободную минутку с восторгом смотрела на сцену. Хотя бы ей нравился каждый эпизод пьесы «Прекрасная Эм, или дочь мельника из Манчестера», но большинство гостей болтали во время действа, смеялись над чем-то своим и явно с облегчением (как и актёры) вздохнули, когда всё закончилось. Несмотря на провал пьесы, гости смеялись. Они вдруг проснулись и наблюдали, как игравший мельника Уилл Кемп вернулся на сцену. Он прошел на авансцену, поднял вверх большие руки и потребовал внимания.

— Господа! Милые дамы! Дорогие джентльмены! — Шум в зале медленно затихал, и Уилл после низкого поклона пообещал им нечто новое и прекрасное. — На свадьбе мы представим новую пьесу. Такую, что вам всем понравится! И уверяю, в ней не будет ни мельника из Манчестера, ни завоевателей из Нормандии. Это будет пьеса, уместная для бракосочетания красавицы.

Это вызвало смех и аплодисменты, а сэр Джордж Кэри, сын лорда Хансдона, заставил дочь встать и выразить благодарность. Элизабет покорно стояла при свете свечей — бледная, застенчивая и милая, а на Уилла Кемпа снизошло внезапное вдохновение.

— Господа! — кричал он. — Милые дамы! Дорогие джентльмены! Прошу внимания, у меня есть стихотворение для невесты.

— Нет, — простонал Фил, главный музыкант, — нет, пожалуйста, нет. Только не песня-перделка, господи спаси!

— Скажите, отчего так тошно мне? — Уилл заговорил женским голосом, высоким и пронзительным.

— Слава богу, — выдохнул Фил. — Не перделка.

—Как обернулась женская судьба моя? — воскликнул Уилл.

Его приветствовали криками, Элизабет Кэри засмеялась, а лорд-камергер одобрительно проревел. Уилл Кемп низко поклонился его милости и поднял руки, чтобы снова успокоить публику. Он, очевидно, решил компенсировать разочарование от пьесы, став «владыкой буянов», традиционным устроителем беспорядков на Двенадцатую ночь. 

— Прежде чем уйти в эту прекрасную ночь, — объявил Уилл, — одно последнее стихотворение.

— Нет, — спокойно сказал Фил, — не делай этого, Уилл, не делай этого!

— В одном городишке, — начал Уилл.

— Ох, господи боже, — простонал Фил, — угомонись!

— Жил мальчишка, — продолжил Уилл, — хороший был муж, смотри.

Уилл резко остановился, потому что мой брат с Аланом Растом поспешили на сцену, взяли Уилла за локти и потащили его в гримёрку. Фил, быстро поразмыслив, посмотрел на музыкантов. 

— Фанфары! Раз, два, раз, два, три!

Зазвучали барабаны и трубы, плавились свечи, рождественское полено рухнуло в пылающий пепел, а гости смеялись.