— Разве мы, пайщики, не подходим для пьесы? — требовательно спросил Кемп.

— Джульетте тринадцать, — сказал мой брат, — не ответив на вопрос, — так что Ромео не может быть намного старше. Семнадцать? Может, восемнадцать? И у него нет бороды.

Он посмотрел на Ричарда Бёрбеджа, носившего короткую каштановую бородку.

— Я могу побриться, — сказал Бёрбедж.

Кемп недовольно заворчал, неохотно признавая, что его возраст не позволяет играть Ромео, но по-прежнему пребывал в воинственном настроении. 

— Так какую роль я играю?

Мой брат выглядел огорченным. 

— Есть слуга по имени Питер.

— Большая роль?

— Это не комедия, — уклончиво ответил мой брат.

— Сколько реплик?

— Я же сказал, это не...

— Сколько реплик?

— Столько, сколько я написал, — проворчал мой брат.

— Люди приходят в театр не грустить, — сказал Кемп с нажимом. — Они хотят смеяться.

— Питер — хорошая роль, — неубедительно произнес мой брат, и это испортило Уиллу Кемпу настроение на остаток дня, а когда Кемп недоволен, страдали все остальные.

Мы рано заканчивали в эти зимние дни. Живущие за пределами городских ворот должны были уйти до объявления комендантского часа, а кто жил в городе — успеть добраться домой до темноты. Констебли редко беспокоили нарушителей, но никто не любил ходить по ночным улицам, если только не в компании, причем вооружённой.

В этот день мы закончили рано, в тот самый день, когда Кемп выразил недовольство ролью Питера. Церковные часы пробили четыре, когда мой брат поместил пьесы в большой деревянный сундук, стоявший у очага в большом зале, причем в этот день он положил в сундук две пьесы: «Сон в летнюю ночь» и новую.

— У нее есть название? — спросил Алан Раст.

— Я думаю, «Ромео и Джульетта».

— «Ромео, Джульетта и Питер», — вскинулся Кемп.

— «Ромео и Джульетта», — твердо произнес мой брат, — точно. — Он запер сундук и положил ключ обратно в потайное место на высокой резной каминной доске.

— Встретимся здесь завтра, — продолжил он.

— Если сумеем сюда добраться, — мрачно произнес Хемингс, — похоже, опять идёт снег.

— Ничего, доберётесь! — огрызнулся брат.

Дневная репетиция и недовольство Уилла Кемпа оставили всех в раздражённом настроении.

Мы собрались у камина, чтобы надеть сохнувшие там плащи. Саймон Уиллоби ушёл первым. 

— Мне нужно отлить, — объявил он.

— Тебе нужно выучить свою роль, — проворчал Уилл Кемп.

— Я подожду тебя во дворе, — сказал Саймон, проскользнул по сцене и скрылся в буфетном коридоре.

— Завтра утром, — обратился мой брат к музыкантам на галерее, — те же люди, в то же самое время. Продолжим с того места, где остановились сегодня.

Мы уходили все вместе, направляясь к воротам Уотер-лейн и в зимние сумерки. Все молчали, пока не оказались в конном дворе, где Уилл Кемп выругался.

— Проклятая Богом погода!

Шёл сильный дождь со снегом.

— До наступления ночи он перейдёт в снег, — сказал мне Джон Хемингс, — и тебе лучше успеть до темноты, если живёшь в городе. — Он нахмурился, осматривая двор. — Где Саймон?

— Пошел отлить, — сказал Кемп, — один из немногих талантов, который у него остался.

— Саймон! — позвал Хемингс. — Саймон! — Ответа не было. Крепкая рука высунулась из одной двери и затем исчезла. — Саймон! — опять позвал Хемингс, но ответа по-прежнему не последовало.