Так прошел первый рабочий день, а следующий начался со свидания с взволнованной супругой, за ними наблюдал охранник, навострив свои длинные уши, беседа проходила нервно: через три месяца она должна была родить уже четвертого, что будет дальше? как жить? на что существовать? что говорить сыновьям, которые учатся в школе и прочитали в газетах о своем отце? Дети в школе беспощадны и дразнят ребят «шпионами»! Дальше так жить невозможно, надо уехать, но куда?

Слушать все это было тяжелее, чем приговор суда. Никаких перспектив, жене надо искать работу, необходим развод (сердце у него болело, когда он говорил об этом), она еще молода и красива, надо выйти замуж, в любом случае сменить фамилию и избавить и себя, и детей от мещанского любопытства, от позора… И она, и дети должны знать, что он действовал по велению своей совести.

Было тяжело. Очень тяжело, но он собрался с силами и попросил больше не навещать его в тюрьме ни одной, ни с детьми. Она заплакала, но с облегчением, встала и ушла, охранник препроводил его в мастерскую к брезентовым мешкам, сердце разрывалось от боли, он обратился к доктору, и тот сделал ему инъекцию.

Все кончено, он одинок, в конце концов, одиночество всегда настигает нас.

Разве в смерти мы не одиноки?

К счастью, от невеселых мыслей его отвлекли два битникообразных молодых человека, представившихся, как Майкл и Ник.

– Нам дали по 18 месяцев за проникновение на американскую базу, – сказал Майкл. – Правительство так лижет задницу американцам, словно Англия уже превратилась в американский штат.

– Вы из «Комитета 100»? – спросил Рептон, эту радикальную организацию он хорошо знал по прессе, острые методы ее не одобрял, но уважал за смелость и решительность действий, особенно когда дело касалось одностороннего ядерного оружия, естественно, буржуазной Англии. Ах, если бы все страны разоружились одновременно! Рептон в свое время не раз задавал вопросы своим советским кураторам, почему же первое в мире пролетарское государство не готово возглавить борьбу за ядерное разоружение столь радикальным способом, но каждый раз ему разъясняли, что Советы опасаются закабаления Западом и это определенно случится в случае послаблений в коммунистической политике. Когда же Рептон говорил, что в конце концов вся планета задохнется от ядов, радиации, мерзкого климата и всеобщего запустения, кураторы улыбались и называли его идеалистом.

Это было неприятно – ведь Рептон искренне верил, что только коммунисты смогут решить все глобальные проблемы, разве капитализм способен отказаться от прибавочной стоимости, а ведь именно эта поганая стоимость и лежит в основе всех войн, все гонок вооружений, всех бед.

– Вы нам симпатичны как враг буржуазного государства, – заявил Ник, – но ваши шпионские методы борьбы с ним компрометируют саму борьбу, и на знамени появляются грязные пятна.

– Кстати, мы поддерживаем кражу государственных секретов, – вмешался Майкл, – но не для тайной передачи их другому государству, а в целях их обнародования. Простые англичане должны знать, что творится за кулисами правительственной кухни.

Жаль, что нет надежной связи с Кедровым или его коллегами, подумал Рептон, такие люди – на вес золота, конечно, с ними не так просто сварить кашу, но медленно, точа водою камень, всегда можно убедить в полезности и тайных связей.

Новые знакомцы оказались приятными людьми и пригласили Рептона на лекции по английской литературе и на концерты камерной музыки – обо всем этом они уже договорились с начальником тюрьмы, который не только не имел возражений, но очень обрадовался: всем известно благотворное воздействие культуры на умы заключенных, они растворяются в Бахе, не занудствуют с претензиями, едят что дают и исправно выходят на работу.