Когда 22 декабря 1961 года тридцатипятилетний подполковник Анатолий Михайлович Голицын, работавший в резидентуре КГБ в Хельсинки под фамилией Климов, возник на пороге дома резидента ЦРУ в Финляндии Фрэнка Фрайберга и попросил политического убежища, никто из американцев, конечно, не мог предполагать, какого кота в мешке они приобрели.

Цэрэушники порадовались неожиданной добыче и попле вались из за необходимости вместо ритуала над рождественской индейкой переправлять в США прозревшего подполковника, оказавшегося до безумия конспиративным.

Голицын с самого начала объявил, что КГБ уже начал за ним охоту и его могут прикончить и в самолете, и в аэропорту, если не принять особых мер предосторожности.

В конце концов запуганные им американцы доставили Голицына к Энглтону в Лэнгли.

Внешне Голицын производил прекрасное впечатление: улыбчив, обходителен, со светскими манерами и недурственной женой, когда то подвизавшейся на артистической ниве.

Из Голицына водопадом били энергия и инициатива, он был изобретателен и зарекомендовал себя в КГБ различными смелыми прожектами, которые иногда благосклонно воспринимались начальством.

В 1952' году, в возрасте 26 лет вместе с двумя коллегами он ухитрился представить Маленкову план радикальной реформы всей советской разведки.

Время тогда было смутное, посадили шефа безопасности Абакумова, шили «дело врачей», любые новые, хотя и несовершенные идеи использовались для рубки старых голов, и Голицына мгновенно сделали большим начальником, однако ненадолго: в политбюро его план не одобрили, и калифа на час быстренько сбросили на прежнее место, посеяв в его душе вечную злобу к тем, кто не смог по достоинству оценить его золотые мозги.

Сотрудник КГБ Петр Дерябин, сбежавший еще в 1954 году, много лет спустя писал о Голицыне: «Меня поражал в нем ум вечного студента, а не оперативного работника. У него был большой рот, из которого сыпались рассказы, придававшие важность его персоне. Например, он утверждал, что в 1951 году встречался со Сталиным в Сочи. Но это неправда, ибо в том году Сталина в Сочи не было! Его голова была всегда перегружена планами, планами реорганизации всего!»

Его бы после фиаско с реорганизацией послать на укрепление райотдела где нибудь в Пермском управлении, однако отдел кадров просмотрел обиду амбициозного чекиста, недооцененного узколобым руководством, и направил его в венскую резидентуру КГБ.

Затем – Финляндия, где Голицын тут же узрел все недостатки хельсинкской резидентуры, вознамерился всю ее реформировать, накатал телегу в Москву на резидента и в ответ получил по носу.

Предвидя окончательное крушение своей карьеры и невостребованность светлого ума, он и решил перейти на сторону врага и сделать карьеру в новом учреждении.

Энглтон и Голицын оказались роковым образом похожими друг на друга в главном: все важнейшие события, происходившие в мире, они считали делом рук КГБ, эта страшная организация проникла во все поры западного мира, манипулировала партиями и правительствами, научно техническим прогрессом, подготавливая коммунистическую революцию.

Вроде бы ничего нового – ведь тезис о «советской угрозе», «руке Москвы» постоянно муссировался западной пропагандой, обеспечивая вливания в военные бюджеты. Да и сейчас, немного поостыв, он вновь ожил в виде угрозы «русской мафии», или «русского национализма», или «возрождаемого коммунизма».

Однако Голицын не мог ограничиться лишь общими декларациями о том, что советско китайские противоречия – это липа, конфликт Сталина и Тито придуман КГБ, переговоры по разоружению – ловкий маневр Совдепии, жаждущей напасть на НАТО, политика разрядки напряженности – хитрый трюк, отход Хрущева от линии Сталина – втирание очков Западу, а «Пражская весна» – лишь запланированная операция КГБ.