— Описывать фанатика, невнятно бормочущего свои поучения, грязного, с не чесанной бородой, от которого воняет потом, в пыльном хитоне — нет, увольте, друзья, я этим заниматься не собираюсь, — в первый момент мне совершенно не понравилась идея Сертория.

— Почему фанатик, почему бормочет и почему грязный? — с улыбкой спросила Береника. Сегодня она выбрала для губ краску лилового оттенка. Это означало, что сегодня она будет дерзкой. — Он будет смелым, красивым, уверенным в себе. Да, да, он должен все время повторять: «Радуйтесь, что я с вами. Цените время, пока я с вами…» Он придет в дом, а ноги ему омоют не водой, а мирром. По-моему, неплохо. Бродяга, которому ноги омывают мирром. На нем будет драный хитон и в то же время все будут смотреть на него как на царя, — произнесла она мечтательно. — Или как на бога. Или сына бога… И сам он будет взирать на других, как бог. Без презрения, но все равно как бог. Герой — вот что дает бессмертие сочинению. Если читатель влюбляется в твоего героя, если плачет, когда тот умирает, — значит, ты сделал нечто замечательное.

— Ты рассуждаешь по-женски.

— Но все эти сухие сочинения, которыми восторгается Рим, похожи на корки, оставленные в наследство, библиотечным мышам. В Риме умеют сочинять либо сатиры, либо заумные трактаты!

— Это будет пользоваться успехом? — засомневался Серторий.

— Никогда не знаешь, что будет пользоваться успехом, а что нет. Обычно пользуются успехом или божественные произведения, или посредственные, средние проходят незамеченными, — сказал и я свое веское слово.

— Самое главное — удачно описать смерть героя, — сказал Марк. — Умирая, герой покоряет мир. Как умер наш герой?

— Его могли распять, как раба.

— Человек, который воображал себя богом, умер на кресте? — переспросил Серторий.

— В этом что-то есть — позорная казнь бога, — произнесла Береника задумчиво. — Вслушайся в эти слова. Они волнуют воображение. Они противоречат друг другу — все три. Это корни невиданного растения, прорастающие намертво через человеческую душу. Противоречие, сводящее с ума, приводящее в восторг. Таково бессмертие на вкус. Соленая сладость, сверкающая тьма — вот его название.

— Ну что ж, пусть его распнут на кресте. И тут же начнется страшная гроза, земля расколется и…— принялся фантазировать Серторий.

— Думаешь, это подходящая сцена? — засомневался я. — От нее за милю несет театром. Потом появится бог из машины…

— А кто его казнит ? — спросил Марк.

— В Иудее был какой-то философ, которого распяли во времена Тиберия. Я читал об этом где-то. Кажется, у Тацита. Если это так, то отправить философа на казнь должен был Понтий Пилат. Прокуратор Иудеи славился жестокостью.

— Жестокий правитель убивает философа? — засомневался Серторий. — Явный намек на Домициана.

— Пусть будет не так, — опять вмешалась Береника. — В нашей книге не должно быть ничего однозначного. Пилат был жесток, но наш философ ему почему-то понравится, и Пилат захочет его помиловать. Царь Ирод посмеется над бродячим философом, первосвященник будет требовать казни, а римский прокуратор попытается спасти несчастного, а когда не получится, воскликнет…— Береника замолчала, подыскивая подходящую фразу.

— «Что за безумье, увы! Ужели смертоубийство».

— Просто речною водой можно, по-вашему, смыть! [78]— подсказал тут же Серторий.