— Дядюшка…— Она растерялась и оставила попытки вырваться.

— Бедная девочка, ты так измучена, тебе надо домой, — фальшиво засюсюкал Пизон. — Ступай, детка, мои люди тебя проводят.

— Они не считают меня настоящей Августой…

— Ты устала. Всякое может показаться в таком состоянии.

И Пизон повел ее к дверям. Он умел убеждать. Если требовал момент, врал бессовестно, но ему почему-то верили.

— О боги, какая дура! — вздохнула Сервилия.

И тут она увидела у входа в криптопортик Норму Галликан в темной тунике и в темном платке, плотно обвязанном вокруг головы. А рядом с Нормой стояла Летиция. Белая стола доходила молодой женщине до щиколотки. Сервилия не видела дочери с тех пор, как она… Она прикидывала в уме и не могла сосчитать. Сколько же дней они не виделись? Кажется, со дня свадьбы. Неужели со дня свадьбы? Летти изменилась. Выросла еще немного. И повзрослела. Летиция позвонила матери один только раз, когда родился Постум. «Мама, у меня сын», — голос ее дрожал. «А мне все равно», — ответила Сервилия и повесила трубку.

А тут она будто увидела себя со стороны — она тоже когда-то носила траур. Правда, она носила траур по человеку, которого никогда не любила. Как хорошо носить траур и при этом не страдать. Тот траур дарил ей незабываемое чувство превосходства. Все почитали ее несчастной, не подозревая, как она счастлива. Правда, покойный успел сделать на прощание последнюю гадость: оставил почти все свое состояние Летиции. Но этот факт давал Сервилии возможность проклинать его еще изощреннее.

Летиция же была несчастна безмерно. Аура горя окружала ее, как Криспину — запах духов.

Сервилия подошла и обняла дочь. Летиция с изумлением посмотрела на мать. Молодая женщина уже привыкла к непримиримости и равнодушию Сервилии — и вдруг такой сильный прилюдный порыв! Почти актерский. Юлия Кумекая стояла рядом и одобрительно кивала. Как будто хотела сказать: хорошо сыграли, боголюбимые матроны.

— Все пройдите в соседнюю комнату и переоденьтесь, — кашлянув, сказала Норма Галликан. — Обязательно закрыть волосы и надеть маски. Не хочу, чтобы радиоактивная грязь разносилась по Риму.

Галдящая толпа актеров, режиссеров и поэтов ринулась переодеваться. Пизон вернулся и почти бегом припустил за остальными — не мог пропустить столь важный момент. Норма Галликан была уверена, что Пизона не приглашали, он пришел сам. Но она не стала выпроваживать банкира.

В криптопортике остались только мать и дочь.

— Ты навестишь меня? — спросила Сервилия.

Летиция отрицательно качнула головой.

— Нет. У тебя слишком часто бывает Бенит.

— Сенатор Бенит, — поправила Сервилия.

— Все равно подонок.

— А я могу прийти взглянуть на Постума?

— Приходи. Но сообщи заранее. Ведь я теперь Августа.

Примирение как будто состоялось. Но только как будто. Обе женщины чувствовали неискренность сказанных слов. Сервилию по-прежнему не интересовал Постум. Летиция по-прежнему ненавидела Бенита.

Палата Руфина была велика, но все же не настолько, чтобы вместить всех приглашенных. Наплыв посетителей нарушал стерильность, так необходимую больному, но Руфин доживал последние дни, а может, и часы, и уже не имело значения, чуть больше этих часов останется или чуть меньше. Император не мог умереть как простой смертный. Каждый римлянин мечтает о красивой смерти. Но это так трудно. Это почти невозможно. Смерть по своей физиологии не может быть красива. Но вопреки всякой логике, вопреки очевидности Рим пытается в смерти соединить несоединимое.