Оставалось лишь тихое жужжание кварцевых ламп, запах лекарств и боль. Боль, которую не могли снять никакие лекарства. У Руфина не было близких родственников, чтобы сделать пересадку костного мозга. А мозг, пересаженный от постороннего донора, не прижился. Если бы Александр был жив, он мог бы спасти отца. Пассивно, одним своим существованием, как и должен был все делать в жизни — просто жить, и одним этим фактом заставлять двигаться огромную махину Империи. Но Александра убили. И Руфин даже не знал, кто. А его дочь слишком мала, чтобы послужить донором.
Чуда не произошло. Император умирал. И так он держался поразительно долго. Почти все, кто был рядом с ним в тот день и кому не сделали пересадку, уже умерли. Криспина приходила редко. В первые дни Руфин справлялся о ней, требовал, потом звал, потом умолял, в телефонной трубке будто издалека звучал ее голос, равнодушный и какой-то механический. Явилась Мелия, первая его супруга, долго сидела у постели и молчала. В конце концов он прогнал ее. Мелия постоянно говорила об Александре, и, глядя на нее, Руфин видел перистиль, залитый зеленым светом, и пурпурные пятна крови на полу, и тело Цезаря, изуродованное смертью, почти уже не человеческое, будто сломанное посередине.
Но сегодня Руфин потребовал, чтобы Криспина пришла. И она не посмела отказаться. Он все еще император. Красивая, полнотелая, немного бледная, она смотрела на Руфина пустыми глазами, и в них не было ни сочувствия, ни жалости — одно равнодушие.
— Почему не приходишь? — спросил Руфин.
— Посещать облученных опасно. — Она даже не нашла нужным скрыть истинную причину своего отдаления.
— Боишься? — говорить ему было трудно: язык и губы опухли, Руфин с трудом выталкивал из отекшей гортани слова.
— Я и так рисковала, пытаясь зачать наследника сразу после родов. Но ты не смог ничего сделать! — В ее голосе звучал гнев. — Не смог даже назначить нашу крошку своей наследницей! Она самый прекрасный, самый лучший ребенок в мире. А ты…
— Это невозможно, — прохрипел Руфин. — Я не могу нарушить закон.
— Тогда о чем нам говорить?
— Хотел проститься.
— Прощай, — сказала она равнодушно.
— Поцелуй на прощание, — попросил Руфин.
— У тебя губы распухли… — Она брезгливо передернула плечами.
После ее ухода в воздухе повис терпкий запах духов. Он смешался с запахом лекарств, превратившись в отвратительную тошнотворную смесь.
Выйдя из палаты, Криспина столкнулась в криптопортике с двумя десятками ожидавших. Среди посетителей она узнала Сервилию Кар, поэта Кумия, проходимца Силана, который высмеял ее и Руфина, переделав комедию Плавта.
Досталось еще и Элию. Но Элий принялся, как плебей, ломаться на сцене вместе с подонками-актеришками и тем самым еще больше унизил Августа. Криспине еще тогда, после спектакля хотелось расцарапать лицо Силану. Сейчас злость вернулась с двойною силой. Криспина подошла к драматургу.
— Подлец! Ты во всем виноват! Ты и такие, как ты! Все — негодяи!
Стоявшие рядом литераторы засмеялись. Она повернулась к ним, окинула каждого гневным взглядом. А они пытались подавить улыбки, но напрасно.
— Здесь что-то смешное? — закричала она. — В этой клинике что-то смешное? Облученные, обожженные — они смешны? Они умирают — это смешно? — Ей уже и вправду казалось, что ежедневно, стиснув руки и наполнив сердце мужеством, она приходила сюда, чтобы провести долгие часы у постели умирающего мужа, как это делали другие.
У посетителей сделались строгие скорбные лица. Но это взбесило будущую вдову еще больше. Криспина размахнулась, ткнула кулачком в ближайшее лицо. Кто-то схватил ее за локти и отвел в сторону. |