– Ничего, еще день переживем, – вздохнул папа.

Я взяла у него пакеты с купленными в городе продуктами, и мы пошли ужинать.

Морильщик приехал рано утром.

Папа бросил в гамак подушку, уложил меня и накрыл одеялом. Гамак покачивался, пахнущий солнцем и травами ветер перебирал листочки над моей головой. Где-то рядом бубнили голоса папы и Пороховницына.

Глаза стали слипаться. Уже проваливаясь в сон, я увидела в окне дома противогазную харю с хоботом и круглыми глазами. Харя оглядела нас и закрыла окно, чтобы тараканья отрава не улетучилась раньше времени.

Окончательно разбудил меня Дрюня. Он лежал в гамаке у меня под боком и лягался во сне. Убегал или догонял кого-то.

У крыльца стоял помятый «жигуленок» с нарисованным на дверце тараканом и надписью: «Насмерть с гарантией на полгода». Морильщик и тут проявил поэтическую жилку: обвел таракана рамкой в форме рыцарского щита, надпись пустил по ленточке, а сверху изобразил корону. Прямо дворянский герб!

Папа с лейтенантом сидели на вынесенных из дома стульях, и папа веточкой обмахивал меня и Дрюню от комаров.

Пороховницын развивал старую тему: как он благодарен Александру Григорьевичу за то, что разряжает снаряды здесь, а не в кавказских горах, и какой курорт у них на полигоне. Природа нетронутая, местные-то не ходят в лес. Волков постреляли ради безопасности, так зайцы расплодились и сами идут в руки.

Дрюнька проснулся – ушки на макушке, слушал про ручных зайцев. Пора было вмешаться.

– На полигоне, наверное, ОЧЕНЬ ОПАСНО? – намекнула я, кивая на Дрюню.

Пороховницын усмехнулся:

– Население боится. Говорят, что из-за «химии» до сих пор овцы пропадают.

– А на самом деле они ПОДРЫВАЮТСЯ НА МИНАХ? – Я пучила глаза, как лягушка, но лейтенант опять не заметил моих знаков:

– Какие-то, может, и подрываются. Разве поймешь, когда она уже в тарелке?

Такого ответа я не ожидала.

– Вы их едите, что ли?!

– Нет, на елку вешаем, – съязвил Пороховницын. – Солдату на день полагается ложечка тушенки, а работают они, как черти. Ну, доложат мне: «Трищ лейтенант, овца подорвалась, мы ее на пищеблок снесли». Я что, буду расследование устраивать?

Разговор уходил в сторону, а я должна была внушить Дрюне, что на полигоне очень опасно.

– НО ВСЕ-ТАКИ НЕСЧАСТНЫЕ СЛУЧАИ БЫВАЮТ? – нажала я, не подумав, что лейтенанту скоро идти на этот полигон.

– Несчастные случаи везде бывают. Вон, в городе германский турист насмерть захлебнулся газировкой, – отрезал Пороховницын и стал рассказывать, сколько у них на полигоне стоит негодной техники. Музей можно открывать. Есть пятибашенный танк тридцатых годов…

Дрюня перестал дышать и пустил слюнку. Я уже открытым текстом сказала:

– Взрослые, вы думайте, при ком говорите!

И опять Пороховницын с папой заулыбались. Дрюню хлопнули по плечу, мол, это наши мужские разговоры, ты же взрослый парень, ты не пойдешь на полигон один.

Само собой, Дрюня пообещал, что не пойдет. Врать он уже научился.

Когда Пороховницын стал подробно рассказывать, как они отвинчивают взрыватели, а я приготовилась орать и топать ногами, из дома вышел морильщик. Сняв противогаз, он вылил из маски добрый стакан пота.

– Намучился? – посочувствовал лейтенант. – Дать водички?

– Сейчас… Отдышусь… – пропыхтел морильщик и поднял на нас красное распаренное лицо.

Выглядел он обычно для человека, который час или больше потел в душной резине. Но папа вдруг начал привставать со стула:

– ТЫ?!

Морильщик усмехнулся:

– Наконец-то! А я думаю, не узнал меня Серьга или здороваться не хочет? Ну, обнимемся, что ли? Дружок юности, – объяснил он Пороховницыну.