|
– И вас попросили сказать, что вы заразили его сифилисом? – Да. Он приедет ко мне, когда его освободят? «Сироты ее останутся теперь без денег, – вдруг четко понял Люс, и голова у него сделалась ясной, только осталась тяжесть в затылке. – Вот где ты оказался подлецом, Люс. Зачем она так смотрит? У меня ведь тоже есть душа... Она его ждет – про сестер забыла, про смерть свою забыла, его ждет... Зачем ты делаешь всех вокруг несчастными, Люс?! Забудут это дело, папа Ганса уплатит за смерть сына миллионов сто, и забудут. А две ее сестры умрут из за меня с голоду, потому что я боролся за правду. Будь ты проклят, Люс, будь проклят... Во имя холодной правды ты убил двух девочек... Фюрер тоже убивал детей во имя „правды“. Разве можно бороться с Гитлером по гитлеровски? Хайль сила, да, Люс? Будь я проклят! Зачем я не родился шофером или клерком?! Зачем я родился такой слепой, устремленной тварью?» – Да. Приедет, – сказал Люс. – Обязательно. Сейчас я вызову прокурора, и мы ему все вместе расскажем, да? – Да. – Сколько денег перевели на имя ваших сестер? – Пятьсот тысяч иен. – Это сколько на доллары? – Я не знаю... Какая разница? «Улыбка у нее замечательная, я даже не мог подумать, что у нее такая улыбка... Как утро... Пошло, да, Люс? „Улыбка как утро“... Но что же делать, если улыбка у нее действительно как утро... Сейчас надо перевести эти проклятые иены на доллары, а потом доллары на наши марки... Не смогу... Надо послать телеграмму в Берлин, чтобы из моей доли за дом на имя ее сестер... Нет, это ее испугает... На ее имя, они же наследницы... Перевели деньги... Я еще соображаю, хотя вроде бы я на исходе. Люс, что с тобой? Ничего, так бывало, когда я кончал картину... Перенапряжение... Пройдет. Берем душу в руки и трясем ее, как нашкодившую кошку...» Он откашлялся. – Что? – спросила Исии. – Вам дурно? Люс отрицательно покачал головой и спросил, откашлявшись еще раз: – Когда вам стало плохо после того облака, он привез вас сюда и сказал, что ненадолго слетает домой и сразу вернется, да? – Да. Ему не верили, когда он так говорил? – Нет. Не верили. «Какой маленький мир и какой большой! Слава богу, она еще понимает по английски. А думает по японски. Скажи мне, милая, отчего же тогда, если он жив, а не погиб двадцать второго и если ты знаешь, что он любит тебя, отчего ты не послала телеграмму его адвокату? Почему ты не позвонила в наше посольство?» – Он прилетит, как только кончатся все формальности, Исии... Это будет не завтра, но очень скоро, в самые ближайшие дни... Он ведь сказал при прощании вам, что сделает кое какие дела дома, привезет врачей и лекарства и вылечит вас, да? Снова свет в палате... – Он сказал, что построит специальные клиники и передаст свои деньги на то, чтобы люди научились лечить мою болезнь. Он сказал, что то облако, которое прошло надо мной, будет последним... Люс поднялся, и его шатнуло. Он увидел в глазах женщины испуг. Он как то странно подмигнул ей. («Нет, не так, это я сейчас сыграл злого волшебника для моего Отто, надо играть доброго гномика и улыбаться, я спутал гримасы. Ничего, я сейчас ей улыбнусь... Сейчас...») – Он очень ругал мистера Лима? – спросил Люс, забыв улыбнуться, как добрый гномик. – И своего отца, да? – Нет... Разве можно ругать отца?! А мистера Лима он ругал, и я даже просила его не ругать так страшно человека, и он больше никогда при мне не ругал его. |
