|
«Господи, прости мне ложь, которую я сейчас произнесу, это кощунственная ложь, господи! Прости меня за это!» – Вы изолгались, Исии сан... Мне жаль вас... Но еще больше мне жаль Ганса, который сейчас сидит в тюрьме по обвинению в убийстве некой Исии сан, актрисы «мьюзикл Шинагава». Свет! Будто два прожектора врубили поздней ночью, во время беззвездного шторма в Бискайях. – Что?! Он не расслышал ее, он угадал по движению рта этот ее вопрос. Он неторопливо закурил, сдерживая дрожь в руках. Эта дрожь все сильнее колотила его, но он должен был сейчас играть спокойствие, полное, чуть отстраненное спокойствие. «Сыграю, – сказал он себе, – если я успел подумать про спокойствие термином „отстраненное“, значит, сыграю до конца». – И я понимаю тех работников прокуратуры, которые посадили его в тюрьму. Миллиардерский сынок потешился с несчастной актрисой, снял для нее особняк в Гонконге, потом отель в Токио, просил ее руки, а потом женщина исчезла... Ведь никто не знает, что вы в этой клинике, Исии сан... В том отеле, где он снял вам два номера, в «Токио грандо», никто не знает, куда вы уехали. Портье показал, что вас увез высокий голубоглазый мужчина. Голубоглазых японцев пока еще нет. А Ганс – голубоглазый. Я нашел вас чудом, потому что я друг Ганса и мне дорога его судьба. «А может быть, они хотели, чтобы она умерла при мне?! Она вся белая, и глаза леденеют! Только б она не умерла! Если она умрет, они скажут, что это я ее убил. Боже, спаси меня!» – Вы говорите правду? – спросила Исии. – Да. («Любовь обмануть легче, чем ненависть. Она любит его, и она уже не может видеть правду, потому что сейчас она думает лишь о нем».) – Где его арестовали? – В Берлине. Он собирался вылетать в Токио, но его арестовали... Он ведь должен был к вам вернуться, да? «Никогда бы не подумал, что японки умеют так плакать. Они всегда улыбаются. Что то она долго плачет, а у меня голова теперь раскручивается в другую сторону. Если она проплачет еще несколько минут, я брякнусь со скользкого покатого стула на пол. Он холодный, этот кафельный пол... Чем их можно поторопить, этих баб? Сантиментом, чем же еще? Все они одинаковы: африканки, немки, японки. Дуры и истерички, даже провидящие...» – Он купил обручальные кольца... – Что мне делать? – Я не слышу... Громче, пожалуйста... – Что я должна сделать для него? Это ведь ложь. Я жива. Пусть посмотрят... Он ни в чем не виноват... В чем он может быть виноват? – Сейчас я вызову прокурора. Только сначала объясните мне, кто просил вас говорить ложь и почему вы согласились лгать? – Я послала ему две телеграммы, но он не ответил, а мне в это время принесли счета за отель и за врачей... – Громче! – Что? «Неужели она меня не слышит, я же кричу во все горло?» – Громче! Говорите громче! – Я задолжала за отель и за врачей, которых он нанял... Описали дом моих сестер в Нагасаки. Они сироты... Господин, который уплатил за меня долг, пообещал выплачивать после моей смерти – я, вероятно, умру через месяц – тысячу долларов в год моим сестрам до их совершеннолетия. «Я тоже стоил восемьсот долларов, как говорил Хоа. Мистер Лао любит круглые цифры. Я стоил восемьсот – аккордно, а эти две сестры – по пятьсот каждая. Значит, я стою в два раза больше. Или на два раза? Проклятая арифметика... Какая же ты ясновидящая, если я так тебя обманул?» – Вам сказали, что придет белый и будет спрашивать о Дорнброке? – Да. |
