|
.. Сейчас я мог проиграть. Как страшно я думаю – „мог проиграть“. Черство и страшно. Может быть, Нора права – я садист? И мне доставляет наслаждение мучить людей?» – Будь он для вас живым – вы бы так себя не вели... Желай он вам мстить – разве бы он прислал к вам своего друга? Я так заметен в вашей клинике... У вас ведь только пять комнат и один врач – неужели вы считаете европейцев такими дурачками? Ганс отомстил бы вам иначе. Просто для вас он мертв... Прошедшая любовь всегда мертва, потому что... Не плачьте... Говорите правду, – Потом вы сразу уйдете. Тогда я скажу. – Хорошо. Скажите, и я уйду. Вдруг она поднялась с подушек и, ослепив его светом громадных глаз, нестерпимым, как у умирающего оленя, черным, ясным, спросила: – Ганс в Японии? – Да. – Тогда почему он не пришел сам? Почему?! Он знал, где я! Почему он не пришел?! Вы говорите неправду, – опустившись на подушку, сказала она потухшим голосом. – Мне трудно видеть вас, потому что ваши глаза в тени, но все равно вы говорите неправду. Он ведь не прислал с вами никакой записки? Ведь нет же... Мертвые не мстят, – свет в палате потух, глаза закрыты, – вы правы. Я чувствовала смерть, но это была не его смерть... В тот день я почувствовала мою смерть... – Когда это было? – Какая разница, – устало ответила Исии. – Двадцать второго ночью я умерла, но дух пока еще в теле... Сначала Люс испугался, но потом внутри все у него напряглось, и он подумал: «Вот сейчас она не играет, сейчас она станет моим „альтер эго“, потому что я чувствую ее, боюсь ее и восхищаюсь ею... Вот сейчас я задам последний вопрос, и тогда все решится... Только надо спросить ее очень спокойно, нельзя, чтобы меня выдал голос... Ты же актер, Люс, нет лучшего актера, чем тот, кто пишет или ставит, ну ка, Люс, ну ка!» – Я не спросил, что с вами. Когда вы должны выйти из больницы? Он просил меня узнать об этом... «Ну, я подставился... Видишь, как я чувствую тебя... Ты даже не смогла скрыть усмешки... Презрительной усмешки... Я таких еще не видал в Японии, вы же все такие воспитанные». – Я выпишусь через две недели. Когда кончится курс. Передайте ему, что я изменила ему с американцем из Сайгона, когда он улетал. Я проклинала себя за это... Он изнасиловал меня... Но у меня не хватило силы сказать об этом Гансу. Если он хочет моей смерти, пусть меня убивает скорей, я больше не могу ждать... Но Ганса быстро вылечат, меня же вылечат за три недели... Я не знала, что этот американец болен... «Ясно. Ганс покончил с собой из за сифилиса. Все сходится. Он боялся сифилиса, как огня, и в Берлине это знали. Как быстро об этом узнали здесь, а? – Люс сейчас думал неторопливо, он чувствовал усталость, все тело обмякло, и сильно кружилась голова, и это утомляло его, потому что голова была тяжелой, будто в затылок налили свинца. – Стройная система. Убрав Берга, они подсовывают мне объяснение, приемлемое для общественного мнения. Учтены и мои интересы: сентиментальный детектив. Буду иметь хороший прокат дома, такой прокат мне еще никогда не снился... Потом, видимо, подскажут, что Хоа работал по заданию Берга, продавшего секреты расследования левым... Тут можно накрутить пару боевиков, которые мне дадут миллион марок, а то и больше. Щедрые люди...» – Я думал, у вас что то другое. Сифилис – это ерунда... А в остальном все в порядке? Никаких жалоб на здоровье нет? – Нет. «Господи, прости мне ложь, которую я сейчас произнесу, это кощунственная ложь, господи! Прости меня за это!» – Вы изолгались, Исии сан. |
