|
– Он был интересным собеседником? – Урсуле так показалось. Я с ним что то не очень разговорился. Он показался мне чересчур веселым. Эдаким бодрячком. А я не очень то верю бодрячкам. Особенно оттуда, из за стены. – Давайте я попробую сформулировать очень важный вопрос, а вы мне ответьте на него со всей мерой серьезности... Через два дня после встречи с вами Кочев решил не возвращаться домой. Почувствовали ли вы в его разговорах, в манере поведения желание, намерение, проблеск намерения не возвращаться домой? Может быть, он спрашивал вас, как отсюда перебраться еще дальше на запад, интересовался трудоустройством, спрашивал о болгарских эмигрантах, о господах из НТС, которые дерутся с Кремлем?.. Вспомните, пожалуйста, все, что можете вспомнить. – Он произвел на меня впечатление бодрячка, – повторил Ульм, – шутил: «Вы все – акулы империализма...» Говорил, что не смог бы здесь жить, потому что «чувствуешь себя завернутым в целлофан – полная некоммуникабельность». – Он сказал вам, что не смог бы здесь жить? – Да. Он так говорил. – Значит, для вас было неожиданным сообщение о том, что Кочев решил не возвращаться на родину? – Для меня это было полной неожиданностью. – Садитесь вон за тот столик и запишите это. Я приобщу ваше показание к делу. – Хорошо. – И перечислите имена тех, кто был с вами в тот день. – Хорошо. – Если у вас возникнут какие то новые соображения по поводу вашей встречи с Кочевым – тоже пишите. – Собственно, ничего нового у меня не должно возникнуть. Я, правда, был несколько удивлен его немецким, он говорил как настоящий берлинец. А в остальном он трещал, словно диктор московского радио: «Да, у вас очевидная техническая революция, да, вы сделали гигантский рывок, нет, ваш рабочий класс не может быть пассивной силой, но ваши нацисты подняли голову, и, если вы будете просто митинговать – без программы и без организации, вас сомнут в самом близком будущем». Ну и еще что то в этом роде. – Вот вы все и запишите, пожалуйста. И последнее: вы не помните, он не уговаривался ни с кем из ваших приятелей о встрече? – Я не слышал. Может быть, Граузнец знает? Или Урсула. Она любит экзотику. Она видела первого красного в своей жизни. – Напишите мне ее адрес и телефон. – У нее нет телефона, она живет в общежитии. – Адрес? – Нойерштадт, семь. По моему, на третьем этаже. Ее там все знают. 6 Урсулу привезли через полчаса после того, как Ульм кончил свои показания. – Девятнадцатого мы уговорились о встрече – это верно. Назавтра днем мы с ним увиделись, господин прокурор... Мы выпили кофе... – Где вы увиделись? – В «Момзене». – В какое время? – В пять часов. – Кто платил за кофе? – Я хотела уплатить за себя, но он сказал, что женщине у них запрещается платить за себя, и уплатил за нас обоих. А в чем дело? Что нибудь случилось? Берг сбросил очки на кончик носа и уставился на Урсулу с растерянным недоумением: – Где вы были последнюю неделю? – Дня два я сидела у себя... Готовилась к экзамену. А потом меня утащили на озеро. Мы там зверствуем в палатках. Рвем мясо руками и вообще веселимся. – Ага... Ну понятно. Транзисторы то хоть возите с собой? – У нас диктофоны. С записанными пленками. Всегда знаешь, что за чем идет: после Элвиса Престли – Рэй Конифф, а потом «поп мьюзик». А когда слушаешь транзистор, надо напрягаться, потому что обязательно будут какие нибудь неприятности. |
