Берет письмо у о. Игнатия, прочитывает его, подписывает и запечатывает своей печатью. Затем снова склоняется перед Распятием. Слышны те же звуки органа, медленно затихающие.

 XII. Бал у Мнишек

 Замок Сандомирского воеводы, Юрия Мнишек[24] , в Самборе. Ряд освещенных зал. Бальная музыка. Пары танцующих кавалеров и дам.

 О. Мисаил с подстриженными волосами и бородой, в слишком для него узком, арамантового бархата, польском жупане, в желто-шафранных, атласных штанах в обтяжку, стоя у поставца с винами и попивая венгерское, смотрит на танцующих.

 Митька, выросший, тонкий, как тростинка, в шелковом белом, на розовой подкладке доломане с серебряным шитьем и собольей опушкой, в белой лебяжьего пуха шапочке с изумрудным пером и двумя по бокам белыми крылышками, похожий на амура, подходит к о. Мисаилу.

 Митька (вглядываясь). Батька, ты?

 Мисаил. Я-то батька, а ты кто?

 Митька. Митьку не узнал?

 Мисаил (кидаясь ему на шею). Митенька; светик мой, родимый! Вырос-то как, молодцом каким стал, карсавчиком! А я-то думал, пропал малец. Где же тебя Бог носил?

 Митька. В Львове, у ксендзов, учился.

 Мисаил. Давно ли здесь?

 Митька. С панночкой вчера из Кракова.

 Мисаил. Хлопцем у нее, что ль?

 Митька. Нет, пажом. Лыцарское звание шляхетское!

 Мисаил. Ну, пошли тебе Бог. Кабы только у ксендзов не облатынили. Держи ухо восторо, сынок, крепко за веру стой!

 Митька (лукаво). А ты, отче, рясу-то скинул?

 Мисаил. Скинул, батюшка, скинул, ох, согрешил окаянный! Ну, на Москву вернусь, отмою, и паки шмыг под шлык. Ряса, что кожа, – небось не сдерешь. Нам без ряски нельзя. Мне и Гришенька… тьфу! Великий государь наш, Димитрий Иванович, архиерейский клобук обещал, а то, гляди, и в патриархи выскочу. (Указывая на бывшего инока Григория, нынешнего царевича Димитрия, идущего в паре с дочерью князя Мнишек, Мариною).[25] Вишь, сколь-то наш как откалывает, пес его заешь! Ну, да и та, чертова девка, умеет плясать. Аж и меня разбирает – так бы и пустился в пляс! Это какой же по-ихнему будет?

 Митька. Краковяк.

 Мисаил. Лихо, лихо, жги! (Подплясывая и притоптывая):

 Коль со щукой ходит рак,

 Так и сяк, так и сяк,

 Раскоряк – Краковяк!

 (Вдруг остановившись). Чтой-то у меня как будто сзади треснуло? Глянь-ка, сынок, не на спине ли шов?

 Митька. Нет, пониже.

 Мисаил. Ну-у? И видать?

 Митька. Видать.

 Мисаил. Ох, искушенье! Говорил я шведу: «Узко-де шьешь, подлец, распорется». Митенька, батюшка, стань-ка сзади, притулись как-нибудь, епанечкой прикрой, а то срам, засмеют нехристи: «Вот, скажут, архиерей с дырой!»

 Митька. Стать-то недолго, отец, да не все же стоять, как пришитому!

 Мисаил. А мы пойдем, потихонечку, да и проберемся как-нибудь в девичью, там меня живо девки заштопают!

 Митька с Мисаилом уходят. Музыка играет мазурку. Трое панов, глядя на танцующих, беседуют.

 Пан Станислав (указывая на Марину с Димитрием). Нашей-то панночке вон как не терпится: крунку алмазную да горностаеву мантийку вздела, – поскорей бы в царицы московские!

 Пан Иордан.