Это был настоящий шквал. Она как будто растворилась в воздухе.
Карвик послал два прощальных звонких призыва… с самого краешка своей трубы… они улетели, как две стрелы, куда-то под крыши…
В это время все вокруг нас приобрело очертания, стало различимым для глаза… предметы в утренней дымке… тысячи окон… которые будто смотрели на вас… я думаю, это было отраже-ние… отражение… Уже почти рассвело. Все начинало светлеть сверху… крыши… во всем гар-низоне… стены… побеленные известью…
Карвик торопливо подбежал к нам, на бегу он вытряхивал из трубы капельки слюны.
* * *
По стечению обстоятельств я попал к Ле Мейо, в его звено, «первое третьего».
Взводом командовал лейтенант Порта дез Онселль. Когда он являлся на занятия в манеж, это почти всегда было для нас пределом невезения, это означало бесконечные тренировки по полевому галопу. Он становился возле препятствий, дежурный по манежу рядом. Лейтенант никогда не разговаривал с нами, только иногда с унтером, несколько слов о том о сем. Он с нетерпением дожидался разваленных препятствий, массовых падений. Он смотрел, как лошади стремительно скачут к препятствию, наталкиваются на него, как оно с грохотом обрушивается. Это служило ему главной причиной проявления крайнего недовольства, поводом для самых тя-желых дисциплинарных взысканий, это больше всего действовало на его воображение. Он до-жидался полной уже катастрофы, когда весь манеж лежал в руинах, лошади, люди, сбруя, все в невероятной карусели, живая изгородь уничтожена, вырвана с корнем, ветви и комья земли ле-тают в воздухе, все лошади исцарапаны, покрыты грязью.
В течение двух лет, пока я гробил свое здоровье в «первом третьего», лейтенант Порта дез Онселль не сказал мне ни единого слова. Поистине должна была начаться война, чтобы он таки сказал мне хоть слово, и к тому же это были особые обстоятельства, по-настоящему трагическая ситуация.
«Фердинанд»! Я снова вижу его, вышибленного из седла, привалившегося спиной к столбу, мертвенно бледного, с трудом бормочущего: «Фердинанд! Дайте мне спички…»
По дороге нас сильно обстрелял дозор вражеской пехоты… Мы возвращались гуськом из разведки и неожиданно напоролись на них. Он получил по заслугам, дез Онселль. Кровь ручьем текла из-под его кирасы.
Я подчиняюсь, спрыгиваю на землю… но он уже не успевает взять у меня спичечный ко-робок. Он падает лицом вниз… лежит, распластавшись на собственных сапогах. Не было смысла тянуть резину. Пули свистели со всех сторон. Фрицы снова окружили нас. Они снова пошли на нас в атаку. В панике мы бросились врассыпную. До нашего полка мы смогли добраться только с наступлением ночи. У нас больше не было ни карты, ни компаса. Все осталось у лейтенанта. Мы сориентировались на глазок, на ощупь, по принципу «откуда пули летят», так сказать.
* * *
Должно быть, он не был таким уж жестоким по натуре… Он не слишком обременял нас взысканиями, лейтенант Порта дез Онселль… Я пытаюсь вспомнить. Очень трудно дать себе в этом отчет по прошествии стольких лет… Кто же из офицерья был самым главным мучите-лем?… В самом деле? Кто из пяти эскадронов больше всех нас муштровал? кто свирепствовал с раннего утра до позднего вечера, до потери рассудка, доводя народ своими разглагольствовани-ями до полного изнеможения… Издевательства над людьми… потоки дикой брани… повсюду, в казарме и в конюшне, на кухне и в манеже. Этому конца и края не было.
Я снова вспоминаю дез Онселля, спокойно стоящего у барьерного препятствия, вереницу медленно едущих новобранцев… хоровод начинается… лошади пускаются рысью… все в дви-жении!.. Настоящий цирк!
Я, Фердинанд Бельзебют, изъездил там на своей кобыле все вдоль и поперек… всеми ал-люрами… шагом… рысью… карьером… почти выброшен из седла, пытаюсь удержаться, по-виснув вниз головой… Я разбил себе жопу вдребезги… не было места в манеже, где я не падал бы с лошади. |