|
– Первый! Второй! Третий! Четвертый! Ранкотт замешкался из-за своего ремня, ему никак не удавалось его застегнуть, палаш бил его по ногам. Ему нужно было все снять, чтобы поправить рейтузы. Он по-прежнему нервничал из-за пароля… «Маргаритка», это не годилось… Он продолжал брюзжать, возясь со своими штанами… – Там будет видно! Посмотрим… «Маргаритка»!.. Черта с два! «Маргаритка»! Ладно!.. Это бог знает что такое!.. Он замечает меня в конце шеренги, грязного с головы до пят. – Щетку! быстро! Миниатюра! Навести блеск! Поживее! Мои ботинки! Я понимаю! Я вижу, что мне нужно делать. Он подходит к столу, садится на краешек. Я приступаю к делу, счищаю с ботинок навоз, стараюсь изо всех сил. – Выше! Давай! Плюй! Слюной! За работу! Сильней! Недотепа! Сильней! Ты не трешь, ты поглаживаешь! Чтобы были как зеркало! Чтобы я мог в них смотреться! Я старался как мог. Но это не давало больших результатов. Я был слишком усталым, я не спал всю ночь. – Потом почистишь заново! Ну и умора! Живо шевелись! Пошел! В строй! Чтобы блесте-ли, как мои яйца! Я бросился на свое место. Это было настоящим мучением, стоять навытяжку в шеренге, под порывами резкого ветра. – Ле Мейо не возвращался?… Никто ничего не слышал? Нет, ничего не известно… совсем ничего… – Блин! Времени больше нет! Трубите! Эхо подхватило звуки трубы… повторило многократно… Вернуло их к нам с разных сто-рон… Звонкие раскаты заполнили… предрассветный сумрак… весь гарнизон… каждый уголок. Он протрубил еще раз… два раза… три раза… четыре… трубач… – Разве это не здорово, скажи, придурок?… Послушай, как это волнует кровь! – Ранкотт обращался ко мне. – Тебя это не трогает? Послушай! Послушай! Это не устав… Это стиль! Пед-рила, он трубит так, как будто это фанфары! Я не пьян! Небывало! Как хорошо! Я молчу! Да! Это от души! Он ждет, пока это не закончится, пока не отзвучат последние отголоски звонкой, яростной меди. Он приводит себя в порядок перед большим зеркалом на стене, приглаживает волосы, сма-чивает их слюной, чтобы они лежали ровно посередине лба. Мы ждали, когда это закончится, стояли окоченевшие под дождем. Он был далеко впереди нас, трубач, он трубил там, в тумане, почти посередине эспланады, направив свой раструб к часам. Он повторил все еще раз, весь ригодон, звонко, то протяжно, то отрывисто, справа налево, потом по диагонали. – Ты не закончил! Карвик! Блин! – заорал Ранкотт! – Продолжаешь, сволочь! Пришло время тяпнуть водочки за столом, он отлил немного, плеснул глоточек в бидон, про запас! Он тяжело дышал: «Фууу! Фууу!», ему было жарко. От него шел пар, как от лошади. Трубач не замолкал… Та-ра-ра! Ту-ру-ру!.. Та-ра-ра!.. От звонких рулад, выводимых Карвиком, мороз продирал по коже. Его трели дрожали в холодном утреннем воздухе. Промчался галопом еще один болид, еще один смерч… Цок-цок-цок! Цок-цок! Прямо пе-ред нами животное внезапно поворачивает, уходит в сторону, искры летят из-под копыт… Ло-шадь застывает неподвижно перед трубачом, тяжело дыша, фыркая, замерев от страха. Надо бы-ло бы ее поймать. Ранкотта эта картина привела в ярость. – Вы только посмотрите на них, на этих двух шлюх, на клячу и трубача! Разве это не наглость! Блин! Ну все на меня! На меня! Так значит, ты намерена удрать, кусок говна на копы-тах. Лошадь начала бешено крутиться на месте, казалось, что у нее вот-вот отвалятся копыта. Но она не убегала, эта тварь с громадными от ужаса глазами. Наконец она опомнилась, развернулась, на бешеной скорости помчалась, постепенно исче-зая из вида, в другую сторону. |
