|
Казалось, что эта печальная перспектива его не трогает. Он был слишком поглощен своими находками, которые тут же обсасывал с ногтей. Но вот унтер-офицер вскакивает. Его тоже настигает приступ жажды. – Моя бутылка! Моя бутылка! Чтоб вам всем в аду гореть! Мою бутылку сюда! Никто не может ее найти. – Где моя бутылка, ворюги? Все ее ищут. – Дневальный! Дневальный! Мою бутылку! Скотина! Дневальный валялся в глубине караулки, он громко храпел, лежа на спине. Он не шевелился. Несмотря на дикие крики, он оставался в прежнем положении, со скрещенными на груди руками. Невозможно было заставить его даже пошевелиться. – Дневальный, живо! Козел! Ты собираешься подниматься, бездельник? Блин! Куда ты за-сунул мою бутылку? Никакого ответа. – Клянусь, он пьяный в дым, этот недотепа! Еще пьянее, чем остальные! Тот так и не потрудился встать. Он устроился поспать очень удобно, этот дневальный, ни каски, ни сабли, ни карабина, ничто его не стесняло. Такая омерзительная поза повергла началь-ство в транс. – Это выше моего понимания, дневальный исчез! Ей-богу! Он в отключке! А! Представьте себе! Теперь у меня полный набор! Послушайте эту музыку! Он храпит почище паровоза! Рас-толкай его! Ты там, Жером! Все принялись расталкивать, бить, пинать сапогами дневального. В конце концов он слегка пошевелился под градом ударов. Перестал храпеть. Но вот он сворачивается клубком и р-раз! Резко выпрямляется! Чуть не пробивая стену! Всем уже не до шуток. Руки у него вертятся, как крылья мельницы. Он судорожно вырывает пучки соломы из подстилки, они разлетаются по всей комнате. Он пытается ухватиться за что-нибудь, дрыгает ногами, кричит как резаный. У него на губах пузырится пена, лицо становится фиолетовым. Де-ло плохо. Он лежит навзничь, выпучив глаза, высунув язык. Ранкотта раздражает такое его поведение. – Скажите же, черт возьми, бригадир, что все это значит? Что он пил, этот дневальный? Никто не ответил. – Кто командир звена? – Я, серьжан! Я, Блемак Франсуа из третьего! Я его таким не видел. Он два года в моем звене… третий эскадрон, второй взвод, четвертое звено. Никогда его таким не видел. – Очень хорошо! Очень хороший ответ, Блемак. В этот момент дневальный выпрямляется, собравшись с силами, приподнимается, еще больше таращит глаза, уставившись на нас, и испускает вопль, ужасный, душераздирающий. Кажется, что это никогда не кончится. Затем снова падает, заваливается на бок, опять начинает стонать и дергаться. Вся караулка стоит вокруг него, обсуждая происходящее. Ранкотт устанавливает тишину. – Посмотрите на эту гримасу! Но чего же он нализался, это мерзкое мурло? Конечно, не водки, это невозможно! Должно быть, уксуса! Или краски! Или яда! Да он сейчас подохнет, этот выродок! Дневальный так страшно бился в судорогах и давился собственной слюной, что вид у него и правда был весьма неприглядный, вызывающий опасения. На него и смотреть противно. Никто больше не осмеливался к нему прикоснуться. Ранкотту это надоело. – Комедию ломает! Блин! Ладно! Моя бутылка! Свинья! Что ты с ней сделал? Ты меня слышишь, проходимец? Он задавал ему вопросы. Но тот продолжал биться в конвульсиях и хрипеть все страшней и страшней. – У него, случаем, не эпилепсия? – предположил Ламбеллюш. И он принялся вспоминать, излагая подробности… – Бастьен, который был портным в третьем… Артюр… он был в нестро-евом взводе после… так он давился собственным языком… его уже должны были демобилизо-вать… когда его прихватило… он кусал себе язык… прямо впивался в него зубами… я видел, как он выплевывал куски… «Нужно мне его вытащить! – говорил он мне… – Когда у меня при-ступ, нужно мне его вытащить!. |
