– Что вы имели в виду? – спросил Харри, когда дверь закрылась. – Пожалуйста, поясните, что вы сейчас сказали.

– Подробности не важны, – произнёс Гость. – Смертный приговор выносится миру за его несовершенство. Со смертью исчезают суета и ложь. А теперь – ни слова больше. Отдыхать.

Плохие новости. Плохие новости.

Эдвард очнулся от сна и уставился в белоснежный потолок. Его не оставляло ощущение, что умер близкий человек, и потребовалось несколько мгновений, чтобы вернуться в реальность.

Он не мог отчётливо вспомнить содержание сна. В голове путались сцены и образы, оттесняя неясную мысль, затаившуюся в подсознании.

Час назад дежурный офицер сообщил, что все они здоровы и что ни в их крови, ни на коже не обнаружены неизвестные бактерии. Врачи не нашли микроорганизмов даже у Гостя, кожа которого оказалась чистой, как первый снег. Странно.

В любой среде, как слышал Эдвард Шоу – если, конечно речь шла о Земле, – всякое живое существо сопровождает сонм паразитических или симбиозных организмов. Они живут на коже, во внутренностях, в крови. Возможно, различные миры имеют различные экологические условия. Возможно, народ, к которому принадлежит Гость – откуда бы он не пришёл, – приблизился к абсолютной чистоте: выжило самое целесообразное, лучшее – и никаких крошечных мутирующих гадов, вызывающих болезни.

Эдвард сел и налил в стакан воды из‑под крана. Он пил большими глотками, и взор его блуждал по окну и занавеске. Медленно, но верно прежний Эдвард Шоу исчезал и на его месте появлялся новый человек, полный пессимизма и противоречий, злой, но сдерживающий гнев, испуганный, но скрывающий страх.

И тут он вспомнил свой сон.

Он присутствовал на собственных похоронах. Гроб стоял открытым, и, судя по всему, кто‑то совершил ошибку, потому что в гробу лежал Гость. Траурной церемонией руководил министр в пурпурной мантии и с массивным медальоном на груди. Он тронул Эдварда за плечо и прошептал ему на ухо: «Действительно, плохие новости, не так ли?»

Никогда раньше Эдвард не видел подобных снов.

Раздался сигнал внутренней связи, и Шоу крикнул:

– Нет! Отстаньте. Я в порядке! Оставьте меня! Я не болен. Я не умер!

– Все нормально, мистер Шоу, – послышался голос Энис, стройной чернокожей дежурной, питавшей симпатию к Эдварду. – Продолжайте отдыхать и не отвечайте, если не хотите. Я не имею права отключить магнитофон, но что касается моего микрофона – это возможно.

Гнев отпустил Эдварда.

– О'кей, Энис. Просто я хочу знать, когда нас выпустят.

– Я и сама не в курсе, мистер Шоу.

– Ясно. Я вас не виню.

Он и в самом деле никого не винил: ни Энис, ни других дежурных офицеров, ни докторов или учёных, беседовавших с ним. Даже Харри Файнмана и Артура Гордона. Рыдания, теснившие душу, перешли в едва сдерживаемый смех.

– Так вы в порядке, мистер Шоу? – недоверчиво спросила Энис.

– »Я – жертва обстоятельств», – процитировал Эдвард лысого коротышку Керли из комедийной труппы «Фри Студжис». Он нажал на кнопку и вызвал Минелли. Тот ответил, и Эдвард снова повторил ту же фразу голосом Керли. Вторя ему, Минелли издал: «Вуууп‑хууп‑ууп». К друзьям присоединился Реслоу, раздался смех Стеллы, и вскоре их хор стал звучать, как обезьянья стая. Верещание, щёлканье языком, притоптывание – кем они были в тот момент, как не подопытными шимпанзе?

– Хей, у меня чешется под мышками, – объявил Минелли, – ей‑богу, не вру. Энис подтвердит, что я чешусь. Может быть, мы найдём поддержку у Общества Друзей Животных или чего‑нибудь в этом роде?

– Общества Друзей Геологов, – подсказал Реслоу.