|
— За храбрость, — произнес он. И спросил Пайкера: — Который час? — Можешь посмотреть на часы, — огрызнулся Пайкер, — ты ведь грамотный. — У вас тут что, нет музыки? — спросил Малыш. — Черт возьми, мы хотим повеселиться. — Вот пианино. И приемник. — Включи его. Приемник был спрятан за растением в горшке; заныла скрипка, помехи искажали мелодию. — Он ненавидит меня, — объяснил Малыш. — До смерти ненавидит. — И повернулся, чтобы поиздеваться над Пайкером, но тот уже ушел. — Выпей бренди, — посоветовал он Роз. — Ни к чему мне это, — возразила она. — Ну, как знаешь. Он стоял около приемника, а она возле незатопленного камина — между ними были три столика, три сифона и мавританская, тюдоровская или бог ее знает какая лампа. Обоим было страшно не по себе, нужно было начать разговор, сказать что-то вроде «какой вечер» или «как холодно для этого времени года». — Так он учился в вашей школе? — спросила она. — Ну да. Оба взглянули на часы: было почти девять; звуки скрипки мешались со звуками дождя, барабанившего в окна, обращенные к морю. — Ну что ж, скоро пора трогаться, — с трудом выговорил он. Она начала было молиться про себя: «Святая Мария, матерь божия...», но вдруг остановилась — она ведь совершила смертный грех; ей нельзя молиться. Молитвы ее оставались здесь, внизу, среди сифонов и статуэток, у них тоже не было крыльев. Испуганная, терпеливая, она ждала, стоя у камина. — Нам нужно написать... что-нибудь, чтобы люди узнали, — нерешительно добавил он. — Но ведь это же не имеет значения, — возразила она. — Ну нет, — быстро ответил он, — имеет. Мы должны все сделать по правилам. Это договор. О таких вещах пишут в газетах. — И много людей... делают это? — Это постоянно случается, — ответил он. На минуту им овладела отчаянная и безрассудная уверенность. Звуки скрипки замолкли, сквозь стук дождя прогудел сигнал проверки времени. Голос за растением начал передавать сообщение о погоде: с континента надвигается шторм, в Атлантическом океане упало давление, прогноз на завтра... Она начала было слушать, но потом вспомнила, что завтрашняя погода не имеет никакого значения. — Хочешь еще выпить... или другого чего-нибудь? — спросил он. И оглянулся, отыскивая дощечку «Для джентльменов». — Мне нужно пойти... помыться. Она заметила, что в кармане у него лежит что-то тяжелое... Так вот как это будет. — Напиши еще что-нибудь, пока я хожу, — сказал он. — Вот тебе карандаш. Скажи, что ты не можешь жить без меня, ну что-нибудь в этом роде. Нам нужно сделать все по правилам, как это всегда делается. Малыш вышел в коридор и позвал Пайкера, тот указал ему, куда идти, и он стал подниматься по лестнице. У статуэтки он обернулся и посмотрел на обшитые панелями стены бара. Такие минуты обычно запечатлеваются в памяти — ветер на конце мола, кафе Шерри и певец, свет фонаря, падающий на молодое бургундское, торжество обладания в тот момент, когда Кьюбит ломился в дверь. Малыш обнаружил, что вспоминает все это без отвращения; ему показалось даже, что где-то внутри у него, словно нищенка у безлюдного дома, шевельнулась нежность, но привычка ненавидеть сковывала его. Повернувшись спиной к бару, он стал подниматься по лестнице. Он говорил себе, что скоро опять будет свободен. |
