|
Ким услышала звук глухих и ленивых ударов, он повторялся в неспешном, но четко выдержанном ритме. Не прошло и минуты, как она оказалась возле бокового ответвления. Коридор уходил от основного метров на пять и заканчивался загаженным тупиком. На веревке, наброшенной петлей на шею, словно скотине, а другим концом – привязанной к вбитому в стену крюку, трепыхался счастливчик. Ким повидала уйму нелюдей с приклеенными сардоническими улыбками на лицах, но этот, в одном ботинке, ей запомнился. Как-никак – первый… Счастливчик бился то об одну стену, то об другую, двигаясь, словно маятник на веревке. При этом его лицо сохраняло напряженное, целеустремленное выражение. Казалось, лопни веревка – он набросился бы на сталкеров, чтобы рвать их зубами и ногтями. Ким зажала нос – от счастливчика нещадно смердело – и заторопилась за Строговым. – Собачку держите? – осведомился Картоха. – Собачки у нас есть, – ответил Лопес. – Но этот скорее крокодильчик. Ким передернуло. А тут еще вдруг Злой завопил, как будто его резали: – Осторожно! Веревка перетерлась! – Когда все встрепенулись и забряцали оружием, Злой добавил своим обычным голосом: – Да померещилось мне, идите-идите, господа. – Ч-черт, – с присвистом протянул Кучерявый. Сколько миль они прошагали, словно муравьи, идущие один за другим по следу из феромонов, Ким не представляла. Где они? Под мертвыми садами, что тянулись вдоль шоссе Рексополь – Хармонт? Под безлюдным пригородом? Под городскими кварталами, где живут в равной пропорции научные работники Института и простоватый люд, бандиты-культисты и сталкеры с детьми-мутантами? Серые стены не отвечали. Скрипящая под подошвами пыль и мелкие камешки не отвечали. В конце концов коридор расширился – теперь в нем смог бы поместиться легковой автомобиль. Сквозняк принес запахи, которые Ким меньше всего ожидала встретить в Сухом тоннеле: неподалеку жарили мясо, а еще – стирали одежду дешевым порошком. Впереди забрезжили красноватые отблески огня, и отряд погасил фонари. Ким увидела уродливых собак. Это были настоящие чудовища: большеголовые, криволапые, клыкастые, с покрытыми болячками плешивыми боками. Их было много, не меньше двух десятков. Все – в ошейниках и, как счастливчик, на привязи. Они не лаяли, лишь глухо ворчали и шипели, точно рептилии. И эти звуки пугали Ким сильнее, чем желтые зубы в несколько рядов, чем скребущие по цементному полу когти. – Вырезали голосовые связки? – догадался Картоха. – Что ж, предусмотрительно. – Шизики! Садисты чертовы! – вставил Кучерявый. Потом Ким увидела людей. Не бандитов, не террористов, а чумазых, похожих на нищих и бродяжек женщин разного возраста, стариков и даже детей. Они жались к стенам, под которыми темнели лежанки из тряпья и картона, и со смесью удивления и испуга пялились на вооруженных сталкеров. Горел в мятых железных бочках огонь, жарилось мясо на шампурах, кипела вода во вместительном котле. Чад собирался под сводом и уходил через вентиляционные шахты. Совсем молодая, но с несвежим лицом барышня кормила грудью младенца, при этом в ее свободной руке дымила и потрескивала самокрутка, распространяя отчетливый запах марихуаны. Возвышался массивный крест – просто две бетонные перекладины, ни Христа, ни украшений, ни символов. На полу под крестом были в беспорядке расставлены восковые свечи, примерно половина из них горела, мерцая на сквозняке. То тут, то здесь слышался шепот: – Белая женщина! Идет в Зону! Белая баба! Конец Света близится!.. Баба в Зоне? Пророчество исполняется! – Паства Гуталина, – обернувшись к растерянной Ким, прокомментировал Строгов. – Не думал, что их так много. Такие же психи, как и духовный лидер. Босоногий чернокожий мальчик сидел на складном стуле в обнимку со старой гитарой. |
