Николай Полотнянко. Бумажные кораблики
Книга воспоминаний
Я вырос сыном ветра и воды…
В ДЕТСТВЕ, В МОЕМ НАЧАЛЕ (Повесть)
Внучке Агате
Из самых ранних воспоминаний
Жизнь всякого человека, если упростить её до предела, есть ни что иное как временной поток, имеющий своё начало, который мы называем детством. От него в памяти старого человека остаются немногие отрывочные воспоминания, которые можно без ущерба повествования опустить. Но, чтобы не начинать повесть с загадочного умолчания о самых первых годах моей жизни, скажу, что зачат я был, скорее всего, в гостевой палатке батальона Трудовой армии на Кузбассе, куда мама с котомкой еды приехала к оголодавшему мужу на свидание. По моим предположениям это был август 1942 года, немцы рвались к Волге, и Сталинград был в огне. Отец ждал отправки на фронт, куда его, близорукого «белобилетника», взяли из Трудовой армии во вторую очередь. Мама только что похоронила годовалого Виктора, моего братика, который умер от простуды. Она, как мне кажется, и поехала к отцу, чтобы родился я, и боль её, и радость. Казалось бы, война, бескормица, зачем маме, почти наверняка будущей вдове, заводить ребёнка. Но тогда, как я понимаю, женщины рожали, инстинктивно чувствуя необходимость продолжения рода. И всё равно мало моих годков, рождённых в 1943 и 1944 годах. Мама познакомилась с моим отцом Алексеем Карповичем в Усть-Шише Омской области, куда он был направлен на лесозаготовки. Там они и поженились, и вскоре отец увёз маму к себе на Алтай. Отца взяли на фронт, он был два раза ранен, награждён орденами. После демобилизации семейная жизнь у него не заладилась. Отец был, судя по всему, ещё тот котяра, а безмужних баб, красноармеек, имелось в те годы, хоть пруд пруди. В какой-то момент мама забрала меня и уехала в Прокопьевск, устроилась на шахту кассиром. Отец уехал в Новосибирск, где сошёлся с какой-то женщиной. Вот такая получилась обыкновенная семейная история, в результате которой я при живом отце стал безотцовщиной, поэтому говорить об этом больше не буду. Шахта «Восточная», где работала мама, в конце сороковых годов находилась на окраине Прокопьевска. Она работает до сих пор, и там живёт тётя Валя со своим Володей. Тогда, я это хорошо помню, там был террикон, заводоуправление, столовая, школа, а выше по склону горы были рассыпаны избушки шахтёров и бараки. В шахте добывали коксующийся уголь, были даже мокрые забои, то есть такие, где забойщики работали в воде. Помнится, угля для топки печей не выписывали даже для шахтёров, и мы, ребятня — мал мала меньше — собирали его на отвалах породы. На шахте, шестилетним, мама отправила меня в школу. Но учиться мне пришлось месяца два, не больше: меня украл отец и увёз в Новосибирск, где я прожил месяца два, пока мама меня не нашла. На шахту к тому времени приехали жить тёти — Шура и Валя. Тогда ещё не было закона о запрещении женщинам работать на подземных работах, и они каждый день спускались в шахту. В день получки мама брала меня с собой на работу, потому что выдача денег обычно заканчивалась глубокой ночью. В 1956 году Хрущёв срезал шахтёрам зарплату, а до этого проходчики и забойщики получали до десяти тысяч рублей (тысячу рублей до 1992 года). И мне с детства врезался в память кисловато-терпкий запах новых банкнот. Мама выдавала деньги, а я складывал из пачек пирамиды и домики. Бывало, и засыпал на мешках с деньгами. Что ж, у каждого в детстве были свои игрушки. Всё это припомнилось мне в 1978 году, когда я узнал, что назначен, в случае войны, в боевое сопровождение по эвакуации денег из Ульяновского госбанка в Казань. Мне это показалось забавным: нищему поэту доверяли громадные ценности, но, возможно, подумал я, кому-то стало известно, что к большим деньгам я равнодушен, ибо повидал их в детстве. |
