В деревне держали коров, бычков, нетелей, овец, свиней, много птицы. За исключением коров, которые приходили сами домой на дойку, вся остальная живность метилась и выгонялась на поскотину, где и питалась тем, что находила под ногами. Метка у Рязановых была «пень и рубишь». Скотине обрезали кончик уха, а чуть ниже делали надрез. И ничего не терялось. По первому морозу скотину сгоняли во двор и решали, кого оставить на зиму, а кого пустить под нож. Налоги брали натурой, бабушка сдавала масло, опаливать свиней не разрешалось, за это полагалась чуть ли ни тюрьма. Но всё равно мяса было вдоволь. Часть его хранили замороженным, а часть вялили, вывешивая на чердаке. Муку завозили один раз в год, в навигацию. За хлебом я занимал очередь в магазине часа в два ночи и получал на семь человек буханку мокрой чернухи. Из-за нехватки муки знаменитых сибирских пельменей я не едал. В Копае было туго с мясом, а на Шише — с мукой. А вот молока, сметаны, творога было вдоволь, только сепаратор был ручной и крутить его муторно. Была и маслобойка из бересты.

Сразу по приезду я обнаружил на чердаке уйму бумажных денег: царских, «керенок», дензнаков омского правительства Колчака. В том, что было много денег периода революции и гражданской войны, нет ничего удивительного: их печатали столько, сколько было подходящей бумаги. А вот царские деньги — рубль к рублю, десятка к десятке — складывались десятилетиями моим прадедом от продажи скота, пушнины, погрузки барж и другой работы. И всё это копилось на чёрный день, а когда он наступил в 1917 году, ассигнации превратились в цветной бумажный мусор, золотые пятёрки и «десятки» съели в голодном 1931 году. Прадед имел тысячи, а снохе Екатерине пожадничал купить зингеровскую швейную машинку, и она обшивала семью вручную. Он имел в семье абсолютную власть. Было у него ещё два брата, имён не помню, знаю только, что один из них упал с кедра и сильно повредил руку. Другого забрили в солдаты, он отмыкал на царёвой службе лет десять или пятнадцать. Тогда призывников метали по жребию. На какую семью он выпадал, та семья и выставляла рекрута. Оставшиеся блюли его пай в хозяйстве и по возвращении солдата отдавали ему целиком.

Мой дед Осип Фёдорович был призван где-то в конце девятнадцатого века на Дальний Восток. Шёл он до Порт-Артура пешком. Определили его в матросы. После семи лет службы вернулся уже по чугунке. Было это ещё до русскояпонской войны. Когда он уходил служить, то заплёл десятилетней девочке Кате Быковой в косу ленту. Это означало, что он выбрал её в невесты. Так и случилось, поженились они где-то на рубеже двадцатого века.

Как сказано, Рязановы были по происхождению вятские. На это указывает и то, что бытовавшие ещё при мне в семье прибаутки, россказни имели своим героем обычно придурковатого вятского мужика. Рассказывали, например:

«Подошёл Вантё к реке, стал думать, как переправиться. Наконец, надумал. Оседлал бревно, а ноги, чтобы не свалиться, завязал верёвкой. Отплыл и перевернулся головой в воду. А мужики на берегу говорят: «Смотри, Вантё какой — только отплыл, а уже лапти сушит!».

Была ещё побасёнка: сидят старик со старухой и плачут. Прохожий их и спрашивает, что ревёте, старые? «Так как же не плакать, вот видишь, кирпич упал с крыши, а если бы внучек в тот час бежал, его бы зашибло». Рассказывали и про корову, которую тащили на сарай с земляной крышей, где выросла трава, чтобы бурёнка её съела. Много чего рассказывали.

Бабушка знала много сказок. Научилась она им у проезжих мужиков, которые постоянно заезжали ночевать к ним по дороге на ярмарку зимой. Помнила об этом и Мамка Старая: «Зимой проезжие мужики заезжали часто. Попьют чаю и давай сказки рассказывать, Я слушаю, слушаю, пока мать не прогонит на полати»…

Рязановскому дому, когда я жил на Шише, было уже более ста лет.