— Уря!.. Уря!.. Прекрасный Гитлер!..

В распивочной воцарилось недоброе молчание. Я сгрёб со стола оставшиеся жетоны в карман и изо всех сил стал выталкивать Юзека на улицу. На пороге он ещё раз проорал здравницу фюреру. Время от времени Юзек выкрикивал этот антиобщественный лозунг и в трамвае, и автобусе, пока мы добирались до посёлка.

Утром я пришёл к нему домой. Юзек жадно пил воду. Выслушав моё повествование о вчерашних событиях, он тяжело вздохнул.

— В начале войны в нашу деревню назначили полусумасшедшего коменданта. Немец был большим любителем военных маршей и шнапса. Напьётся и собирает всех жителей перед комендатурой. Сначала речугу толкнёт, а потом заставлял всех хором орать: «Уря!.. Уря!.. Прекрасный Гитлер!..». А мы, пацаны, как засвистим. Немцы, полицаи похватали тех, кто не успел удрать. Я, хоть и не свистел, тоже попался. Меня били шомполом, а я через каждые два удара орал: «Уря!.. Уря!.. Прекрасный Гитлер!..» До полусмерти забили. Запомнил я эту науку глубоко. Сейчас у пьяного иногда наружу выскакивает…

Ещё до революции отец Николая Литвинова, слесаря нашей формовки, переехал на жительство в Харбин, тогда совсем русский город, столицу принадлежавшей России, а затем СССР китайской восточной железной дороги.

Отец Николая работал кузнецом в железнодорожных мастерских, завёл семью, имел советское гражданство. В 1935 году КВЖД была уступлена Маньчжоу-Го, а фактически — японцам, которые оккупировали город. Николай родился в 1932 году, учился в русской средней школе и одновременно занимался в японском аэроклубе. После разгрома Японии всех русских выселили на Родину. Кузнец Литвинов с семьёй поселился в Хабаровске, где Николай возобновил занятия в школе и местном аэроклубе.

В кругу начинающих лётчиков велись жаркие и, как оказалось, смертельно опасные разговоры. И Николая арестовали. По его рассказам, его не пытали, а поместили в одиночку, напоминающую гостиничный номер. В коридоре тюрьмы были даже ковровые дорожки. Тем не менее, трибунал приговорил Литвинова к десяти годам лагерей. Обвинение было нелепым, но вполне укладывалось в законные рамки. Оказывается, в своём кругу молодые авиаторы обсуждали достоинства американских самолётов и пришли к выводу, что они лучше наших. Николай в разговор не вступал, но не донёс о «вражеской вылазке» властям. За это и схлопотал «червонец».

Я тогда не знал, что есть люди, искалеченные страхом. И вот мы с приятелем по работе Володей Волынкиным решили подшутить над Николаем. Завели разговор о кружке единомышленников не понятно чего, намекали на сохранение тайны, словом, несли ахинею. Но как побледнел Николай, как он бросился от нас бежать! Лагерь ему обломал крылья, убил мечту, искалечил душу. Впоследствии я написал об этом большое стихотворение.

Крылья

(1958, полевой аэродром на северной окраине Омска)

Что ни говори, а при Сталине жизнь у людей была как у пассажиров трамвая: половина сидела, а другая половина тряслась. Это не я, а народ так горько шутил.

Видел я и полицаев на шахте в Прокопьевске. Через много лет написал об этом стихотворение.

На Кирпичиках, продолжение

В конце июля 1958 года мама продала землянку, и мы переехали на кирпичный завод № 1 города Омска. Комнату нам выделили, мама устроилась на работу сушильщицей кирпича, а вот с пропиской была морока. Прописалась мама только осенью и то после того, как тётки выкопали картошку на фазенде начальника райотдела милиции. Этот блат устроил нам его шофёр, какой-то дальний родственник по Усть-Шишу.

Это сейчас кирпичный завод воткнулся одним боком в северную окраину Омска, а тогда это был совершенно автономный посёлок в пяти километрах от города, который заканчивался на кольце третьего маршрута трамвая, на 11-й Ремесленной.