Именно в то время, когда первый секретарь Бузулуцкого райкома партии Митрофан Николаевич Двигун советовался в своем кабинете с начальником районной милиции, Гней Плиний Кнехт сменялся с суточного дежурства и еще не освободился от доспехов. Носить их Плиний Кнехт не умел, поэтому был похож в своем одеянии на железную куклу. Меч неприлично топорщился вперед, но Плиний Кнехт, не обращая внимания на беспорядок в одеяниях, что‑то чертил на листке, косо выдранном из школьной тетрадки.

– Здесь оружейка, здесь вот – мешки кожаные с сестерциями. Казначей на них каждый день печати проверяет. Обычно он это делает с утра, при смене дежурства. Поэтому, когда мы казну хапнем, надо будет сразу когти рвать. Я уже узнавал, у их за кражи, как у китайцев, сразу руки рубят. Хрясть – и ты уже инвалид труда!

Ромул Луций с сомнением оглядел свои руки. Чистотой они не блистали, но были привычными, а главное – родными.

– А на хрен нам эти сестерции? – спросил он. – И потом, врешь ты все, Плиний! Помнишь, как мы медные котлы сперли? Что же нам с тобой тогда руки не отрубили?

– Мы с тобой тогда вроде как курс молодого бойца проходили, – процедил Кнехт. – А салагам у них руки не рубят, у них салаг… – Он снова склонился над криво вычерченной схемкой. – Смотри сюда! Я заступаю в караул, понял? Ты приходишь к двенадцати. В полночь, как вампир, понял? – Он коротко и нервно хохотнул. – Не боись, Рома! Напарника моего мы резать не будем, напарник мой к тому времени мирно спать будет. Я ему снотворного в вино подмешаю. Ты заходишь в оружейку, понял? Берешь мешки с сестерциями, а я стою на атасе. Ты выходишь, и мы делаем ноги. К утру, когда они нас хватятся, мы уже в Царицыне будем, понял? Там у меня доцент знакомый есть, он поможет нам эти сестерции барыгам антикварным пихануть. И – гуляй, Вася, пей пиво на солнечном побережье Черного моря! «О море в Гаграх! – пропел Кнехт, кривляясь. – О пальмы в Гаграх!» Дамочек длинноногих любить будем, Рома, шашлычки и сациви «Хванчкарой» запивать будем! Любишь «Хванчкару»?

– Не знаю, – сказал Ромул Луций. – Я дальше Бузулуцка ни разу не бывал. А здесь у нас, сам знаешь, кроме самогона, наливок да бормотухи, отродясь ничего не было.

– Полюбишь! – горячо заверил Плиний Кнехт. – Мы еще увидим небо в алмазах, Рома!

– Чего ты ко мне с этим Ромой привязался? – неожиданно обиделся Ромул Луций. – Юрой меня зовут.

Юрий Николаевич Севырин я, а не Рома. Тьфу, блин, кличка какая‑то собачья, а не имя!

Кнехт засмеялся – гаденько и тонко.

– Сам выбирал, – заметил он. – У собак имен нет, у них, как у зеков, одни клички.

Упоминание о зеках бодрости бывшему Юрию Севырину, ставшему в легионе Ромулом Луцием, не прибавило.

– Повяжут нас, – поделился он с Кнехтом сомнениями. – Если не римляне, так менты повяжут. Они с римлянами заодно. Чувствую я, блин, что нам эти сестерции боком выйдут. Может, ну их на хрен? Не были мы богатыми, нечего и привыкать.

Кнехт выпятил нижнюю губу и презрительно оглядел товарища.

– Дрейфишь, братила? Тогда я сам бабки возьму! В одного!

Севырин заколебался. По природе он был «бакланом», обычным уличным хулиганом, могущим, а главное – любящим подраться после хорошей выпивки. Шпанское счастье улыбалось ему не всегда – иногда бил он, но чаще в драке доставалось именно ему. К общественно‑полезному труду Севырина школа не приучила по причине того, что большая часть учебного времени пришлась на школьные коридоры.