При иных обстоятельствах платье, возможно, понравилось бы ей. Ее бы, может, возбуждала мысль надеть его для другого. Волны шелка и капли жемчуга.
Женщина, взглянувшая на нее из зеркала, была незнакомой и, честно говоря, прекрасной. Опавшие щеки позволили выделиться глазам, и без того подчеркнутым кругами, но из глаз этих смотрели болезнь и экзальтированное безумие. Ким никогда не обменял бы ее здоровье на такую красоту.
Члены от волнения сделались неподвижны. И когда жених в сопровождении свиты зашел за ней, чтобы вместе появиться на поле, огороженном для ристаний, когда Имоджин деревянной рукой оперлась на его локоть, Олойхор, кажется, остался удовлетворен. Ему, очевидно, не хватало ни такта, ни воображения, чтобы под этим чуждым Имоджин обликом разглядеть чуждое существо.
После всего, что произошло, после нагроможденных им курганов лжи, под которыми он похоронил свои преступления, он, очевидно, не представлял себе меры ее ненависти и решимости эту ненависть воплотить.
Странно и где‑то даже смешно. Воспринимая как негодный фарс и саму свадьбу, и все сопровождавшие ее ритуалы, Имоджин буквально молилась всем богам, которых знала, чтобы отвести непогоду. Ристания были ее единственной надеждой. Если их отменят, в этот день ей, возможно, не придется взять в руки даже ножа для резки мяса.
К тому же, привыкнув к мысли, что меч Олойхора войдет в ее сердце быстро и практически безболезненно, к иному способу самоубийства Имоджин готова не была.
Невзирая на всю невозможность далее выносить эту боль.
Внутреннее напряжение, поддерживаемое взглядами в сторону Дайаны, ощущение объединяющей их тайны были вроде вожжей и удил, а также – шпор, подгонявших ее двигаться в единственном избранном направлении. То, что ей предстояло, не оставляло ей возможности размышлять об иных вариантах.
Для состязаний в воинских искусствах традиционно был отведен пустырь, примыкавший к заднему двору королевского терема. Там выгородили площадку, где стреляли из луков по круглым, измалеванным красной краской мишеням на треногах, отсекли и разделили легким низеньким барьером дорожку, чтобы было где скакать навстречу друг другу конным копейщикам, а самое главное: выделили круг поединщиков‑меченосцев, сражавшихся пешими. Выходить на свежий песок дозволялось только участникам, пересекать его – только распорядителям состязаний. В прежние годы, когда Имоджин в составе королевской семьи присутствовала на ристаниях, она с братьями‑принцами заявлялась сюда пораньше, повисала на ограде из жердей и видела, как служители выносят из сараев струганые скамьи, которые в течение года натирали маслом – для важных персон. Над ними воздвигали навес из ткани в сине‑желтую полоску, на сами скамьи для удобства раскладывали коврики и подушки. Те, кто попроще, довольствовались досками, положенными на козлы и устланными домоткаными половиками во избежание случайной занозы в нежном месте. Чернь же и вовсе стояла на своих двоих по тремсторонам квадрата. Мальчишки жалели, что не могут, как их ровесники, остаться здесь, вплотную к жердям ограждения, так чтобы всадники на разгоряченных конях проносились прямо на расстоянии вытянутой руки, обдавая зрителей разлетающимся песком и пеной с удил.
Потом они и сами сшиблись тут несчетное число раз.
Но это было давно. Что говорить, тогда и солнце светило ярче. Эпоха, когда время тянется бесконечно, осталась в детстве. Сегодня все, кто явился сюда, ждали явления царственной пары, и Олойхор полностью исчерпал возможности права появиться последним.
– Вытащи глаза из пола, – сказал он ей, дернув для убедительности за руку. – Гляди кругом!
Имоджин поглядела и ахнула про себя. Из тех, кто снизу вверх смотрел на царственную чету, она почти никого не узнавала. Чужие лица. Из тех, кого приблизил к себе Клаус, не было практически никого. Разве что тот… и вон тот, под руку с незнакомой женщиной. Должно быть, из тех, кто при прежнем короле тщетно ожидал при дворе милостей. |