Другой рукой Имоджин надорвала распоротый шов.

Платье упало к ногам и она буднично вышагнула из него, стряхнув по дороге неудобные туфли. Теперь на ней были короткие, чуть ниже колен брюки, которые сшили для нее в числе прочих обновок под предлогом участия в охоте, и рубашка Кима, та самая, запачканная и запятнанная кровью. Имоджин удалось спрятать ее, а когда определился фасон подвенечного платья, она частью оторвала, а частью отгрызла рукава и ворот – очень уж хорош был этот прочный лен. Теперь оставшиеся на ней лоскуты уже почти ничего не прикрывали. В том числе и исполосованную спину, рубцы на которой от крохотного усилия вновь начали кровоточить. Имоджин стряхнула сетку с головы. Короткие волосы повисли вдоль лица.

Вся красота, что была в ней, осталась лежать на песке горсткой тряпок. Сама же Имоджин была чистейшим отчаянием.

Победитель, осознав, что никто не собирается сию минуту вручать ему венок и целовать в уста, тихо растворился в толпе. Имоджин не обратила на него внимания.

Меч лег в руку легко: недаром в детстве она намахалась тяжелой деревяшкой, когда близнецы показывали ей, «как надо». Мышцы напряглись, и, пожалуй, это было приятное чувство.

– Я обвиняю этого человека, – клинок в ее руке безошибочно указал, которого именно, – в братоубийстве, в принуждении к браку и в узурпации власти, а поискать – так и еще найдется. Я не могу обратиться к его правосудию, поэтому требую, чтобы он вышел сюда с оружием в руках. Мне нечего терять.

Это был третий шок, из тех, что она обрушила на них за минуту. Молчали все.

– Циклоп, – лениво произнес Олойхор в тишине, – спустись вниз и приволоки за волосы эту спятившую лживую суку.

Циклоп отстранился и, судя по жестикуляции и выражению лица, попытался шепотом доказать, что негоже ему против бабы… Имоджин, однако, помнила, что причиной этому сопротивлению – сверхъестественный страх.

– Возможно, я спятила, – ответила Имоджин. – Немудрено. Возможно, ты превратил меня в суку. Но какая выгода мне лгать, если за слово, сказанное вслух, я заплачу жизнью?

– Бессмысленно, – констатировала в ложе Дайана. – Она порочит твое имя. Даже если ты заткнешь ей рот, едва ли этим пресечешь слухи… Прими как есть и утвердись силой. Они примут тебя любого, коли будут бояться.

– Заткнись сама, – отмахнулся Олойхор. – Циклоп!

– Я не могу! – выдохнул коннетабль.

Секунду они мерили друг дружку взглядами.

– Ты можешь мне воспротивиться, – согласился Олойхор. – Ты даже можешь убить меня прямо здесь. Но ты не тот человек, что убьет короля на глазах подданных и уйдет невредимым. Ты не сможешь отыграть у меня толпу. Тебя разорвут. Поэтому ты спустишься вниз и притащишь сюда спятившую бабу. Потом я решу, что с ней делать. Для того, чтобы растереть ее, как плевок, тебе не нужен даже меч.

Сгорбившись, Циклоп стал спускаться на арену, таки прихватив меч. Тишина встала такая, что ее впору ножом резать. Имоджин растерялась. Как бы дурно она ни думала об Олойхоре, все же ей казалось, что все личное, что было меж ними – и хорошее, и плохое, – не позволит ему поставить меж собой и ею третьего. Она рассчитывала на его ненависть, поскольку верила, что в ней таится все‑таки капля любви. Она никак не предполагала, что пес короля принесет ее хозяину и положит к его ногам – для наказания.

– Он выставил против меня чемпиона, – громко сказала Имоджин, покрепче цепляясь за землю босыми ногами. – Кто‑нибудь из мужчин выйдет вместо меня?

– А наградишь его чем? – бросил Олойхор с высокого места. – Телом? Оно подержанное.

– Мое тело по любви и закону получил твой брат‑близнец с моего доброго согласия.