Мне пришлось извиваться в его руках, пытаясь вырваться или хотя бы найти точку опоры. Однако силы были так неравны, что я понял - простым способом мне от него не освободиться. Пришлось напрячься и вспомнить, что делает в таких случаях Джеки Чан.

    Увы, ни таких талантов как у него, ни его ловкости у меня не было и в помине. Пришлось действовать по наитию. Я повис в мощных руках и, дотянувшись до стола, схватил чашку только что налитого чая и выплеснул ее прямо в лицо стража порядка.

    Думаю, что причина вопля прапорщика была не столько в температуре напитка, сколько в оскорблении, нанесенном чести мундира. Полицейский отшатнулся от стола, к сожалению, вместе со мной и, держа за шиворот одной рукой, другой залепил мне такую оплеуху, что у меня из глаз посыпались искры размером с пятак, голова загудела, как пустой медный горшок, и в ней временно потемнело.

    -  Убью, мерзавец! - ревел прапорщик, мотая меня, как прачка простыню в проруби, и одновременно утираясь от чая.

    Умирать мне в данную минуту совсем не хотелось, к тому же оплеуха пробудила дремлющие первобытные инстинкты. Я извернулся так, что затрещал воротник и, одновременно двумя руками ударил противника сложенными лодочками ладонями по ушам.

    Прапорщик закричал и схватился за голову. Я, машинально отброшенный им в строну, полетел на пол. Вот тут-то мне, наконец, пригодился Джеки Чан и американские боевики: как белка вскарабкавшись на стол, я, оказавшись на полголовы выше полицейского, со всей силы ударил его носком сапога в подбородок.

    В трактире прозвучал металлический лязг зубов, потом общий вздох. Прапорщик как стоял, не сгибаясь, грохнулся на спину, повалив соседний стол, за которым сидела большая компания мелочных разносчиков. Поднялся общий крик. Я, пользуясь замешательством, спрыгнул со своего стола и стрелой понесся к выходу.

    Я уже был за дверями, когда изнутри раздался чей-то одинокий крик:

    -  Убили! Держи мазурика!

    Однако держать меня было некому. Я бросился прочь от трактира и влетел головой в чью-то широкую грудь.

    -  Ты чего эта, того, этого! - воскликнул знакомый голос, и я узнал своего долгожданного приятеля истопника Евпатия.

    -  Иди за мной! - закричал я ему, хватая за рукав.

    -  Куды идти-то? - удивленно спросил он, не двигаясь с места.

    -  Скорее, потом объясню1

    Однако так быстро соображать мой приятель не мог и стоял столбом, потирая ушибленную грудь.

    -  Это ты чего? - вновь поинтересовался он.

    -  Хочешь выпить? - торопливо спросил я, косясь на двери трактира, из-за которой вот-вот должна была выскочить толпа преследователей.

    -  А то!

    -  Так пошли быстрее, а то вся водка прокиснет!

    Этот довод, наконец, сдвинул его с места. Однако не настолько, чтобы он убыстрил шаг.

    -  Да говори, того этого, толком, где скиснет-то?

    -  Если не успеем, нам ничего не достанется! Да можешь ты, черт, быстрее двигаться?!

    Последний невнятный довод, кажется, его убедил, и он пошел чуть скорее. Потом вдруг остановился.

    -  А почему у тебя, того этого, кафтан порватый?

    -  В драку попал. Иди быстрей, ирод, а то меня в полицию заберут!

    Он прошел несколько шагов, обдумывая мое сообщение, и опять встал как вкопанный.