Я обращаюсь к вам в минуты, которые могут перевернуть мою жизнь. Я говорю это со всей серьезностью.

Отмена репетиций «Гевары» в Deutsches Theater и Staatstheater Dresden – акт деспотизма, который ставит под сомнение всю работу, которую я сделал для партии…

Я молчал об изъятии моих произведений из репертуара театров, происходившем в течение многих лет (дюжина лучших режиссеров подтвердит это). Я молчал о запрете «Смерти Ленина» (и о борьбе с собственной совестью в моей душе). Я не могу принять запрет «Гевары», не чувствуя себя с корнем вырванным из общества, в котором пишу. Я считаю своим долгом сообщить об этом партии. Если человек не чувствует земли под ногами, как он может стоять? Даже найди я силы не думать о положительном влиянии моих работ на Германию и коммунистическое движение по всему миру, я все равно не готов разделить ответственность за отрицательные последствия этого запрета (на труппы и зрителей).

Хонеккер перепоручил решение вопроса Хагеру, который встретился с Брауном на следующий день, а после отчитался перед правительством о душевном состоянии драматурга. Оно никуда не годилось. Браун сожалел о «резком и непочтительном» тоне своего письма (Хонеккер подчеркнул эти слова в рапорте), но оно отражало его отчаяние. Если международные отношения будут определять, какие пьесы ставить, а какие – нет, культура потеряет опору, искусство разлучат с партией, литературе придется отказаться от своей миссии выстраивать критический диалог с властью, а самому Брауну придется оставить это поприще. «Он боится, что его работа станет бессмысленной» (фраза, подчеркнутая Хонеккером). А отказавшись от литературы, он будет вынужден перейти на другой уровень существования, стать «неличностью».

За этим последовали новые встречи и новые доклады. Хагер и его помощница Эрика Хинкель выслушивали непрекращающиеся сетования Брауна. Кубинский посол, который не оценил объяснения брехтовских драматургических принципов, полученного от Хагера, продолжал протестовать против искажения истории на сцене. Актеры из Berliner Ensemble, до мозга костей преданные духу Брехта, оплакивали потерю времени и денег, а западная пресса, хорошо информированная о ситуации, смаковала этот политический, дипломатический и культурный провал. Но шоу не продолжилось. «Гевара» разделил участь «Смерти Ленина», а Браун, как только оправился от потрясения, переключился на работу над другими произведениями, в первую очередь, над «Романом о Хинце и Кунце», оказавшимся еще более спорным.

Роман: публикация и уничтожение

Еще нагляднее, чем борьба за «Гевару», история публикации «Романа о Хинце и Кунце» показывает, как действовала цензура на каждом уровне в последние годы ГДР. Сам текст претерпел множество превращений, от пьесы «Ханс Фауст», которая была сыграна в Веймаре в 1968 году, до романа, который принял окончательную форму в 1981‐м. Роман стал высшей точкой в развитии темы, проходящей красной нитью почти через все произведения Брауна. Противопоставляя Кунце, высокопоставленного аппаратчика, и его шофера Хинце, роман подчеркивал дистанцию, отделяющую жизнь привилегированной партийной элиты от нелегкой жизни простых людей. Кунце живет в роскошно обставленном доме (там даже есть убежище на случай ядерного удара) и проводит большую часть времени, участвуя в закрытых заседаниях и представляя партию на официальных церемониях, но его главная страсть – это женщины. Хинце обитает в обветшалой квартире и помогает начальнику преследовать девушек на казенной «Татре», повинуясь его указаниям с заднего сиденья. Поступками Кунце руководит низменное вожделение, а не революционный пыл. Как его верный слуга, Хинце участвует в этих злоупотреблениях полномочиями и даже дошел до того, что был готов разделить с начальником свою жену Лизу.