В таком сжатом пересказе сюжет кажется очевидным памфлетом против монополии коммунистической партии (СЕПГ) на власть. Но Браун отвлекал читателя от прямолинейных выводов, прибегая к стилистическим ухищрениям: нестандартным пунктуации и построению предложений, повествованию от лица разных рассказчиков и вмешательству самого автора, который становится персонажем и в этой роли обращается к читателю, чтобы снять с себя ответственность за то, что в ней происходит. «Я этого не понимаю, я это описываю», – настаивает он на протяжении всего повествования, постоянно повторяя, что все случившееся служит «общественному благу». Чтобы еще больше усложнить дело, Браун скрывает действия за литературными аллюзиями. Отношения хозяина и слуги повторяют мотивы из «Дон Кихота», «Дона Жуана» и особенно «Жака-фаталиста» Дидро, и в нескольких местах об этом говорится открыто. Подражая Дидро, Браун называет свою работу Galantroman, философско-эротической фантазией. Более того, Кунце и Хинце могут восприниматься как разные аспекты одного человека, так же как «Я» и «Он» в «Племяннике Рамо». Само сочетание фамилий означает в немецком языке любых обычных, средних людей, как «Том, Дик и Гарри» в английском. А взаимозаменяемость в этой паре не дает свести их отношения к простому взаимодействию слуги и хозяина.

Таким образом, Браун мог заявить, что было бы ошибкой считать его роман политической сатирой на режим Восточной Германии. Он сочинил его, следуя принципам «реального социализма», прогрессивной литературы, посвященной описанию жизни обычных людей и способной на критические замечания, но, конечно, только «ради общественного блага». Модернистский литературный стиль тоже был прогрессивным решением. Он позволял литературе ГДР вступить в диалог с серьезными писателями по всему миру. Оставаться в рамках устаревших представлений о соцреализме значило бы обречь культуру Восточной Германии на медленное умирание. Этот аргумент мог защитить (и защитил) Брауна от нападок консервативных тугодумов из партии. Но он не помог затемнить три эпизода, выступающие из риторического тумана, которым укрыта крамольная насмешливость повествования в целом. В первом Кунце был изображен на задании в Западной Германии (в ранних версиях в Гамбурге). Одержимый своей страстью, он немедленно отправился в бордель, где осознал, что у капитализма есть свои преимущества, потому что он дает возможность получить секс напрямую – за деньги. Второй эпизод описывал фантазию Кунце, сидящего за спинами членов Политбюро на трибуне во время демонстрации СЕПГ в честь Розы Люксембург и Карла Либкнехта. Он представлял себе внезапное восстание масс под руководством призраков «Карла и Розы» и всех революционеров героического прошлого, направленное против дряхлых аппаратчиков, сидящих рядом с ним, как и вообще против угасания революционного духа. А третьим острым моментом стал диалог между Хинце и Кунце о гонке вооружений и миротворческом движении, который ставил под сомнение военную и международную политику ГДР. Когда Кунце попытался оправдать траты на вооружение как необходимую меру для сдерживания агрессии США, которые недавно разместили ракеты средней дальности на территории Западной Европы, Хинце ответил, что перенаправление ресурсов на производство оружия как способ поддержания «мира» катастрофически затратно: «Оно жрет прогресс и срет на процветание». Эти три сцены в книге показались цензорам наиболее предосудительными, а Браун с наибольшим упрямством отстаивал их. Тем временем рукопись отправилась по каналам системы из издательства в Политбюро.

Текст прошел через все инстанции, надзиравшие за литературой ГДР, и через руки всех лиц, игравших роль в надзоре: самого автора, редактора, издателя, рецензентов, цензоров из ГАП, стражей идеологии из ЦК партии, членов Союза писателей, обозревателей литературных журналов и даже главы государства.