Несмотря на такие эпизоды, цензоры в Берлине не обращались с редакторами из издательств как с подчиненными. Иногда редакторы оспаривали рекомендации, пришедшие из ГАП, и обмен мнениями происходил в атмосфере взаимного уважения и профессиональной солидарности. Не было необходимости напоминать, что партия имела монополию на власть, ведь ее члены занимали руководящие посты в издательствах и государственной администрации. Но в разном положении они использовали свою власть по-разному, и в каждом случае были возможны переговоры. В такие переговоры включались люди, исполнявшие различные роли и состоявшие в разных отношениях между собой – таких, как отношения между авторами и редакторами, редакторами и рецензентами, издательством и ГАП, ГАП и отделом культуры ЦК, также между отдельными лицами, занимавшими высокие посты: Хёпке, Хоффманом, Рагвиц, Хагером и Хонеккером. А самые важные переговоры проходили в голове самого автора. Далеко не ограничиваясь профессионалами из ГАП, цензура охватывала всю систему. Она принималась всеми: писателями и редакторами, бюрократами и аппаратчиками, – как ключевой аспект превращения рукописи в книгу.

Жесткие меры

Описание переговоров может создать неверное представление о ситуации. Если рассматривать только обычную повседневную работу цензуры, все может показаться куда безобиднее, чем на самом деле. Власть режима основывалась на насилии, как показало подавление беспорядков в Берлине 17 июня 1953 года и как легко было догадаться по 500 000 советских солдат, расквартированных по всей ГДР до самого конца ее существования. Менее заметно, но более глубоко затрагивали общество действия тайной полиции (Штази). Авторы и редакторы знали, что за ними наблюдают и записывают их разговоры, но не могли себе представить масштаба слежки, пока после падения стены архивы Штази не были рассекречены. Луц Ратенов обнаружил, что бумаги о нем в архивах Штази насчитывают 15 000 страниц. А на Эриха Лёста было заведено тридцать одно дело, каждое состоявшее примерно из 300 страниц, только за период с 1975 по 1981 год. В 1976 году писатель впервые заметил, что кто-то разбирал его телефон. В 1990‐м, прочитав свое дело, он обнаружил, что люди из Штази записывали все его телефонные разговоры и обшарили все углы в его квартире. Они собрали столько материала обо всех его друзьях и родственниках, что на его основе можно было составить многотомную биографию, куда более подробную, чем то, что сам писатель смог бы восстановить по памяти или собственным записям. По мере того как всплывали все новые и новые бумаги, жители Восточной Германии с ужасом узнавали, что информация стала основным залогом власти при полицейском режиме благодаря бесчисленным помощникам: друзьям, доносившим на друзей, мужьям и женам, готовым предать друг друга, даже диссидентам, докладывавшим о литературной деятельности. Среди последних оказалась Криста Вольф, недолго сотрудничавшая со Штази как «IM» (Inoffizieller Mitarbeiter, «неофициальный сотрудник», то есть информатор) под кодовым именем Маргарета.

Хотя в последнее десятилетие существования режима все больше сил уделялось сбору информации, репрессии сбавили обороты. После 1956 года, когда Никита Хрущев начал осторожную десталинизацию в Советском Союзе по итогам ХХ съезда партии, ГДР еще долго оставалась оплотом сталинизма. Но в зависимости от обстоятельств с интеллектуалами поступали более или менее жестоко. Тяжелее всего было после советского подавления беспорядков в Берлине в 1953 году и в Польше и Венгрии в 1956‐м.