Шлепая прямо по лужам, из двух соединявшихся между собой камер они вышли в коридор, где то и дело слышались звуки падающих капель. Появление доминиканцев пленники встретили хором мольбы и криков, пытаясь просунуть руки через решетку маленького окошечка. За проемом в массивной двери четвертой камеры, самой маленькой из всех, показалось грубое лицо Отье.

– Бог проклинает тебя, Святой Злодей, – прошептал он, то и делая кашляя от едкого дыма факелов. Но слова прозвучали не как угроза, а скорее как мольба.

Ничего не ответив, Эймерик быстрым шагом прошел мимо. Отец Хасинто поспешил следом:

– Откуда они знают, что катары Кастра называли вас Святым Злодеем? Это самая мрачная из всех загадок.

– Мы разгадаем ее, как и остальные. – Эймерик, очевидно, не хотел говорить на неприятную для него тему. Почувствовав это, отец Хасинто замолчал.

Наверху навстречу им попался отец Ламбер, который шел по коридору, читая вслух молитву Деве Марии. Увидев Эймерика и отца Хасинто, он закрыл маленький, очень богато украшенный оффиций [24].

– Отец Николас, не пора ли начинать допросы? Время идет, а мы топчемся на месте.

– Вы заблуждаетесь, отец Ламбер, – ответил Эймерик, – как заблуждается и отец Хасинто. Понимаю, что это моя вина – я был слишком краток. Где отец Симон?

– Молится в своей комнате.

– Пойдемте к нему. Я все вам объясню.

Поднявшись по винтовой лестнице на третий этаж, они немного запыхались от непривычной высоты ступеней. Отец Симон стоял на коленях на соломе, покрывавшей пол, согнувшись в земном поклоне. Было так холодно, что изо рта шел пар.

Монах прервал молитву с явным сожалением и недовольным выражением лица. Длинная белая борода и растрепавшиеся волосы вокруг бритого темени делали его похожим на дикаря.

– В этой комнате слишком светло, – пробурчал отец Симон. – И слишком много мебели. Садитесь на сундуки.

– Преподобные отцы, – заговорил Эймерик, когда все расселись по местам. – Я должен дать вам некоторые объяснения. Прошло уже два дня после ареста, а допрос все еще не начат. К тому же у отца Хасинто есть возражения против гадюк и ящериц в камерах.

– Ни одно наказание не является слишком мягким для тех, кто хулит Христа, – сурово изрек отец Симон, еще сильнее нахмурив белые мохнатые брови.

– С этим я согласен, но сначала следует установить их виновность, – возразил отец Хасинто. – И еще я против, чтобы пленников морили голодом, особенно после того как дали ножи, словно намекая на близость трапезы. Это издевательство.

Отец Ламбер тоже хотел высказаться, но Эймерик, подняв руку, его остановил.

– Отцы, всего несколько слов, и я объясню, почему так поступил.

Он обвел взглядом присутствующих, одного за другим, не в силах скрыть своего торжества, и уже предвкушая момент всеобщего удивления.

– Я действительно приказал запереть этих людей вместе со змеями, дать им ножи и только воду. Таким образом, не используя никаких пыток или допросов, я в полной мере продемонстрировал, что они принадлежат к секте катаров.

На пухлом лице отца Хасинто было написано изумление.

– Как это возможно?

– Кто-то из заключенных так испугался змей, что признался? – спросил отец Ламбер из Тулузы, удивленный не меньше отца Хасинто.

– Нет и еще раз нет, – ответил Эймерик с чувством превосходства. И развернул листок, который держал в отвороте рукава. – Отцы, позвольте прочитать вам положение consolamentum, церемонии, которая, как вы теперь знаете, является подтверждением катарской ереси. Мы обычно называем ее haereticatio [25].– Он еще раз оглядел всех слушателей, кашлянул и начал читать: – «Предаешься ли ты Богу и Евангелию? Тогда поклянись, что не будешь есть ни мяса, ни яиц, ни сыра, ни какой-либо другой пищи, которая не происходит из воды, как рыба, или из растений, как масло.