То есть если Алекс не засыпал на ходу, то мы заходили ко мне в домик. Общение с животными настраивало нас на лирико-романтический лад, но возвышенного настроения хватало ненадолго. Эти скрипучие пружинные сетки — они совсем не приспособлены даже для того, чтобы на них отдыхать, а уж заниматься на них более приятным делом совсем сложно! Кто это пробовал, тот меня поймет. Любые ритмические движения человека эти чертовы пружины подхватывают и усиливают, наши тела попадали в резонанс, и нас подбрасывало как на качелях! Да еще при этом раздавался такой отчаянный скрип, что казалось, все вокруг в радиусе километра должны были проснуться! Никогда в жизни я столько не смеялась в постели, но это не значит, что нам в этой чертовой кровати всегда удавалось довести до конца то, что начали. Поэтому чаще всего мы стелили одеяло прямо в кустах у входа и там, слившись с природой, сливались друг с другом, полностью отдаваясь самому естественному, самому природному для человека занятию, — и пусть меня не читает тот, кто подумает об этом плохо.

14. ОДИН ЧУДЕСНЫЙ ДЕНЬ В АБРАУ

Время шло, и строительные работы на территории биостанции тоже шли полным ходом. Два бассейна были уже почти готовы, и над ними даже начали возводить крыши. Тут, правда, не обошлось без анекдота:

— Зачем надо закрывать дельфинов от солнца? Как же они будут фотосинтезировать? — возмущался Саша Ивановский.

Все вокруг так и попадали — и никто не смог ему ничего связно объяснить.

Сезонные рабочие работали, как почти всегда на моей памяти, то есть из-под палки — в данном случае из-под Максимовой палки. Это было так понятно: они приехали сюда в свой отпуск или на каникулы, и им хотелось плавать и загорать, а вовсе не надрываться на стройке. К тому же в студенческий период своей жизни люди как-то особенно ленивы.

Как ни странно, больше всех вкалывал Саша-толстый: он изо всех сил стремился стать своим и закрепиться в институте в качестве постоянного лаборанта. Строили отчасти и местные жители, но почему-то в основном армяне; они хоть и пили, но пили меньше, чем русские, и у них оставалось больше времени для работы. Это были люди очень своеобразные — мне как-то не удавалось найти с ними общий язык — и суеверные; так, почему-то они невзлюбили Вадика.

Впрочем, сам Вадик считал, что тут виновато недоразумение. Однажды Арам, один из местных, сидел на коньке недостроенной хижины — бригада строила домики для сотрудников — и усиленно стучал кувалдой. Вадим проходил мимо и заметил, что каркас держится не на фундаменте — его еще не заложили или не доложили — и даже не на четырех столбах, а всего лишь на одной опоре, и то сложенной из каменных глыб, не скрепленных цементом. Вадим сказал Араму, чтобы тот слезал, потому что вся постройка вот-вот развалится как карточный домик. Арам удивленно посмотрел на мальчишку из Москвы и никак на это не отреагировал. Через полчаса Вадик еще раз прошел мимо и еще раз повторил свое предупреждение. Через некоторое время камни фундамента на самом деле не выдержали сокрушительных ударов и разъехались, домик поплыл, балки попадали, а Арам соответственно оказался на земле, причем очень жесткой и каменистой.

После этого прошел слух, что у Вадика дурной глаз и лучше не попадаться ему на дороге.

В отличие от местных и сезонных рабочих научные сотрудники работали на великих стройках дельфинизма куда с большим энтузиазмом. Это и понятно — они работали на себя, на свои эксперименты и своих животных. И потом, они вообще привыкли работать. Как и все советские ученые, в своем лице они добровольно соединяли умственный труд с физическим. На всех биостанциях страны всегда что-нибудь строят, и почти всегда — своими силами, поэтому биологи еще студентами проходят суровую школу. В этом отношении особой славой пользовалась Беломорская биостанция Московского университета — там работали все после пяти до ужина и еще по выходным.