Говорят, что все врановые не могут устоять перед блестящими предметами. Но некоторые из них воруют более осмысленно. Так, у Вертоградовых долгое время жил ворон по имени Карлуша — вернее, ворона мужеска пола, который отличался «необыкновенным умом и сообразительностью», как булычевская птица-говорун, хотя словарный запас его был более ограничен.
Этот Карлуша повадился летать на рыбозавод в Ашуко, в коптильный цех, и таскать оттуда копченую рыбу, которую приносил хозяевам — сам он ее не ел. Несколько раз к Вертоградовым приходили посланцы с завода и просили их унять ворона, грозя при этом, что если еще раз поймают его на воровстве — свернут шею. Но Карлуша был хитер и изворотлив и продолжал свою карьеру безо всяких помех. К тому же он вместе с хозяйкой разучил несколько трюков, которые доводили зрителей до состояния истерического смеха. Так, один раз они с Инной сорвали лекцию, которую Панков читал собравшимся у бассейна с дельфинами любознательным туристам; они все как один отвернулись от ученого и, раскрыв рот, следили за тем, как Инна со свистом раскручивала у себя над головой проволоку, на другом конце которой висел вцепившийся в нее клювом Карлуша.
И сами животные, и даже мысли о них всегда приводят меня в хорошее настроение. Может, именно поэтому я так люблю дельфинарий. Славикову Сороку я простила от всей души. Я шила и смеялась, и именно в таком виде и застал меня не совсем пришедший в себя после вчерашнего Алекс.
11. НА БЕРЕГУ ПОД ЛАСТОЧКИНЫМ ОБРЫВОМ
Жизнь после праздника снова вошла в привычную колею. Все работали, кроме Любы, которая упорно пыталась от работы отлынивать — с таким пылом, что если бы она эту энергию вложила в работу, то забор вокруг биостанции был бы покрыт краской в три слоя. Как-то раз, когда Вика пришла меня навестить на моем рабочем месте — пляже перед биостанцией, — мы с ней услыхали, как Вадик с чистой душой посоветовал ей применить метод Тома Сойера.
— А как это? — спросила наивная дева.
Тут уж растерялся Вадик — он не ожидал, что кто-то может не знать азбучной классики, — но, заметив, что я и особенно Вика внимательно прислушиваемся к их разговору, быстро нашелся:
— А вот как это делают наши поварихи.
Все режут и чистят с таким видом, как будто это им доставляет величайшее наслаждение… И тебе тоже хочется причаститься святых тайн, ты выпрашиваешь у них ножик, они тебе его в конце концов дают — с видимой неохотой, и наконец ты начинаешь чистить картошку. И тут выясняется, что тебя просто поймали на крючок — никакого особого удовольствия это тебе не доставляет, но теперь уже ты вынужден поддерживать марку. И ты делаешь вид, что самое прекрасное занятие на свете — это чистить картошку…
Люба, вся в подживающих царапинах, которые не добавили ей очарования, недоверчиво поглядела на нас, а мы, захихикав, пошли в лагерь.
— Тебе не кажется, что Люба в последнее время какая-то странная? Более угрюмая, чем обычно. И больше молчит.
— Да, после праздника. По-моему, она влюбилась в Витюшу, хоть он ее и уронил, — ответила Вика.
Приближался обеденный перерыв, и по дороге на кухню мы с Викой заглянули в наш ангар, чтобы оставить там приборы, которые забрали с пляжа. Когда я открыла дверь, Витя заметно вздрогнул, но успокоился, увидев, что это мы с Викой. На всякий случай он спросил:
— Вы одни?
Мы с Викой заговорили одновременно:
— А ты кого-то ждешь?
— Кажется, ты разочарован?
Витюше действительно нездоровилось; в ангаре было темно и сравнительно прохладно, и он зябко кутался в куртку от спортивного костюма. Он вяло откликнулся:
— Никого я не жду.
И в этот момент, как нарочно, в открытую дверь заглянула Люба:
— Витя, можно к тебе?
На нашего ассистента было страшно смотреть, и я над ним сжалилась:
— К сожалению, Люба, мы сейчас очень заняты. |